Академик В.Н.Кудрявцев:
"Надо вспомнить о главной ценности"

Адрес Новости История Структура События Результаты Разработки Конкурсы Мероприятия Газета
 Web-сайты

Правоведа академика Кудрявцева знают далеко не только узкие профессионалы. В свое время, на волне бурных публичных дискуссий о строительстве в России правового государства, он постоянно участвовал в телевизионных дебатах, выступал в прессе, причем слово его, как помнится, звучало особенно весомо и разумно, а позиция оставалась неизменно принципиальной.  Что немудрено. Владимир Николаевич — юрист с огромным стажем, начинавший работать в годы, когда едва зарождались первые ростки нашей демократии, если считать таковыми послесталинскую оттепель и реабилитацию жертв репрессий. Он — основатель современной отечественной науки о преступности, криминологии (не путать с криминалистикой — наукой о средствах сбора судебных доказательств), автор и соавтор многочисленных трудов по уголовному и политическому праву, в том числе — монографии “Политическая юстиция в СССР”, “Преступность и нравы переходного общества”. В “послужном списке” академика создание двух Уголовных кодексов (1961 и 1993 гг.), участие в разработке двух Конституций (1973 и 1996), Государственная премия СССР (1984), вице-президентство в РАН (1988 — 2001) и многое еще. Однако высокие звания, возраст (в 2003 году ему исполняется 80) отнюдь не мешают Владимиру Николаевичу активно размышлять над самыми актуальными проблемами современности, продолжать работу, остро необходимую всем нам. Если бы еще к мыслям мудреца как следует прислушивались, а дела — востребовали... Впрочем, об этом, в числе прочего — наша недавняя беседа.

 — Владимир Николаевич, первым делом — поздравления с наградой, тем более что среди ее лауреатов — выдающихся химиков, физиков, филологов, медиков вы — первый представитель юриспруденции. Как вы к этому относитесь и чем это объяснить?

— Прежде всего я польщен. Безусловно, приятно оказаться в одном списке с такими корифеями, как Менделеев и Крузенштерн, Пирогов и Раушенбах. Кроме того, считаю свою награду свидетельством проявления двух положительных тенденций. Одна — возрастающее внимание к гуманитарной научной проблематике в целом, которая долгое время у нас в стране считалась второстепенной после технической и, наконец, выходит на подобающие позиции. Другая тенденция — изменение роли юриспруденции в наших делах, постепенное осознание, что она необходима, полезна, что гораздо лучше жить не по бандитским понятиям, а по закону. На фоне крайне ослабленного правосознания российского общества это очень важно.

— А как вы стали юристом, да еще свободомыслящим, что в СССР было почти невозможно?

— Значительную часть жизни я провел в армии, так как окончил среднюю школу весной сорок первого года. Сразу после десятого класса, по законам войны, было военное училище, офицерская служба в Туркестанской дивизии. Как грамотного парня из Москвы (десятилеткой тогда могли похвастаться не все) меня привлекли в военные дознаватели, заседатели военного трибунала. А в конце войны прокурор округа объявил о наборе в московскую военно-юридическую академию и спросил, нет ли желания учиться. Я согласился, поскольку продолжать образование считал необходимым, и в 1949 году с отличием окончил академию. Так определился мой профессиональный выбор. Примерно лет десять я преподавал в академии, защитил диссертацию, после чего меня пригласили в Военную коллегию Верховного суда. Дело в том, что после смерти Сталина, XX съезда КПСС в ней произошла резкая смена кадров: “стариков” отправили на пенсию, некоторых даже лишили званий, вместо них поставили нас, молодежь. Шла волна реабилитации, в основном пересмотр старых дел, и в числе прочих мне досталось дело Солженицына. Я пригласил его на коллегию, он сделал там доклад, а потом мы выдвинули Александра Исаевича на Государственную премию...

— То есть Солженицына на премию выдвинули по существу те же органы, которые его и посадили? Об этом факте мало кто знает. Да и теперь, наверное, не всякий начинающий военный юрист отважился бы представить к высшей государственной награде человека, еще недавно считавшегося врагом власти...

— Тем не менее Военная коллегия это сделала.  Правда, потом, когда Солженицын вновь угодил в антисоветчики, нам за это попало — не столько мне, сколько парторгу, по линии парторганизации. Но в итоге, как говорится, отделались легким испугом: на дворе стояла оттепель, начало шестидесятых.

— По-видимому, именно оттепель сделала возможным и серьезное изучение не провоцируемой государством, а реальной преступности, без которой, увы, ни одно общество, российское в особенности, пока немыслимо, пусть Никита Сергеевич Хрущев и обещал покончить с ней за пару пятилеток. Вас называют отцом современной отечественной криминологии. С чего она начиналась?

— В Верховном суде я проработал три года, после чего перешел во Всесоюзный институт по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности. Это была совершенно новая организация, в прежней советской природе такой не существовало, она действительно обязана своим появлением атмосфере оттепели. Правда, предшественницей ее можно считать Институт по изучению преступника и преступности, образованный в двадцатые годы в Москве, но его довольно быстро распустили, а сотрудников репрессировали. Между прочим директор того, первого института профессор Александр Семенович  Шляпочников семнадцать лет просидел в тюрьме, после освобождения защитил докторскую и еще десять лет трудился. Но это к слову — о качествах личности. Здесь важно, что практически всю работу по сложнейшей тематике нам пришлось начинать с нуля. Из специалистов-”стариков” сохранились считанные, в том числе мой научный руководитель профессор Алексей Адольфович Герцензон. Директором назначили относительно молодого тогда ленинградца Игоря Ивановича Карпеца, с которым мы почти одновременно защитили докторские диссертации, меня — заместителем. И сотрудников набрали очень молодых, без степеней, званий, представлений о науке: вчерашних студентов, следователей, адвокатов, судей, помощников прокуроров 20 — 30 лет. В таком составе и начинали. Первое время было две трудности: незнание, чем именно заниматься, и отсутствие материала для исследований. Ведь вся криминальная статистика тогда была абсолютно закрытой. Правда, поскольку институт подчинялся двум организациям — Верховному суду и прокуратуре, цифры нам все же давали, мы не могли только публиковать их. Но в конце концов, без этого можно обойтись. Главное было научиться правильно выявлять тенденции, понимать, что и как с преступностью происходит, и со временем мы научились. Конечно, осуществить мечту Хрущева не удалось, зато постепенно криминология распространилась по всей стране, вошла в обязательную программу для юристов, появилась масса специалистов, учебников. Определенным итогом нашего труда можно считать присуждение в восьмидесятые годы пятерым ученым, в том числе мне, Государственной премии СССР за разработку теоретических основ этой дисциплины.

— Владимир Николаевич, похоже, о преступности в Советском Союзе — уголовной, политической, экономической, ее общей картине, истоках и последствиях больше вас мало кто знает. Можно ли, по-вашему, говорить о взаимосвязи между криминальной ситуацией “развитого тоталитаризма”, той же сталинской эпохи, и нынешней — понимая, конечно, что и политика, и экономика, и все общество сильно переменились?    

— Я бы не стал проводить  прямых параллелей между тогдашней и нынешней преступностью — тут все сложно, хотя “преемственность”, несомненно, есть: ведь теневая экономика, из которой выросли современные преступные организации, была и при Сталине. Вообще нынешняя организованная преступность сложилась из четырех составных: нелегального советского бизнеса, рецидивистов-уголовников, накопивших опыт противостояния правоохранительным органам, партийно-комсомольской прослойки, имевшей крепкие связи в государственном аппарате и кое-какие деньги, и современных “новых русских”. Но думаю, отчетливей всего взаимосвязь, о которой вы говорите, прослеживается по другой линии: линии общественного мнения. Дело в том, что в сталинский период обществу привили небывалую жестокость к человеческой жизни, безразличие к ее ценности, и это самое тяжкое его наследие, от которого мы до сих пор не можем избавиться. Отсюда, например, настойчивые требования возобновить смертную казнь, поверьте мне, никого ни от чего не спасающую. Кстати, если заглянуть в отечественную историю глубже, увидим, что до Ивана Грозного в русских судебниках, в отличие от западноевропейских, такого понятия не было вообще. Конечно, неугодных людей преследовали, даже убивали, но это носило эпизодический, а не законодательный характер — так же, как не было на Руси массовой религиозной инквизиции, хотя несколько “ведьм” и сожгли. А первый мораторий на узаконенную смертную казнь ввела еще царица Елизавета Петровна, что отнюдь не повлекло за собой роста преступности. Поэтому все призывы к “законным” убийствам расцениваю исключительно как следствие произошедшей в 30 — 40 годы девальвации в массовом сознании самой главной гуманитарной ценности. Не говорю уже о предложениях сбросить на мятежную Чечню атомную бомбу.               

— Такое может прийти в голову только безумцу...

— И тем не менее эти идеи озвучивают газеты, телевидение. Значит, кто-то всерьез считает их правильными.

— К теме Чечни, и шире — захлестнувшей мир волны террора сегодня неравнодушен никто, только мнения тут очень разные, и, похоже, не слишком много профессиональных.  Недавно в Академии наук под вашей редакцией вышла книга “Социальные и психологические проблемы борьбы с международным терроризмом”. Расскажите чуть подробней об этой работе и в целом о подходе наших ученых к одной из самых тяжелых болезней человечества.

— Названная книга, коллективный труд многих исследователей, подготовлена в рамках деятельности созданного при Президиуме РАН научного совета по борьбе с международным терроризмом. Председатель его президент Академии Юрий Сергеевич Осипов, я его заместитель. В совете несколько секций, мне поручено возглавить секцию социальных, правовых и психологических аспектов проблемы. Как выглядит современная борьба с терроризмом с нашей точки зрения? Позволю себе следующее сравнение. Представьте себе, что из всех медицинских специальностей осталась только одна — патологоанатом, то есть доктор, анализирующий причины и последствия летального исхода. Была бы эффективной подобная медицина? Однако пока с террористами мы боремся примерно таким способом. Где-то происходит взрыв, приезжают спецслужбы, обнаруживают трупы, изучают их, находят улики, определяют качество взрывчатки и рапортуют: “Мы многое сделали!”. Что именно считать многим? Почему произошла трагедия? Кто ее осуществил и что надо делать, чтобы не допустить следующей? Все это вопросы отнюдь не технические, не прикладные, а сугубо гуманитарные — обществоведческие, психологические, правовые, в которых, увы, наше руководство разбирается очень слабо. Этот пробел и призван восполнить наш совет, моя секция в частности.

В названном сборнике анализируются четыре основных аспекта проблемы: истоки терроризма, личность террориста, меры профилактики и правовые меры предупреждения терактов.

— Если можно, несколько комментариев по каждому...

— Прежде всего, мы показываем, что нельзя сводить причины происходящего к какой-то одной, упрощать ситуацию. Некоторые говорят: виноват ислам. Но Коран запрещает убивать женщин и детей, а их убивают. Значит, все гораздо сложней. Кроме религиозных, терроризм имеет социальные, национальные корни, нельзя не учитывать обостряющееся противостояние “глобалистов” с “антиглобалистами”, многое еще. Теперь что касается личностей. Возьмем нашу Чечню. Преступления там совершает в основном малограмотная сельская молодежь, которой негде работать, негде учиться, у которой нет ничего, кроме оружия убитого отца или брата. Когда такому парню и даже девушке говорят: “Бери автомат и отомсти!”, у них просто не остается вариантов. В подобной ситуации и ангела можно превратить в убийцу, ситуацию надо менять. Третий аспект — меры профилактики, предполагающей, в частности, подробные расчеты возможных объектов внимания террористов, усиление безопасности таких объектов, что не было сделано в Москве и других городах. И, наконец, четвертое — вопросы права. Сегодня существует двенадцать международных конвенций по борьбе с терроризмом. Россия ратифицировала одиннадцать, Соединенные Штаты, при всей решительности заявлений администрации, насколько я помню, лишь шесть. Трудностей там множество. Конвенции эти часто между собой не стыкуются, иногда друг другу противоречат, охватывают не весь спектр актуальных вопросов. Сейчас насущная задача — согласовать антитеррористические законодательства разных государств, наполнить их реальным содержанием. Причем надо подчеркнуть: наше законодательство в этом смысле выглядит весьма прилично, и очень важно, что мы последовательно выступаем против крайностей и шараханий, свойственных некоторым западным парламентариям, — например, предложений ввести для подозреваемых в терроре военные суды, чуть ли не пытать их. Слава Богу, депутаты нашей Думы от этого удержались, и не в последнюю очередь под влиянием позиции ученых-правоведов, которые сказали: российские законы достаточно совершенны, чтобы покарать преступников. Как наказать, мы знаем, главное — научиться их ловить. Иначе так и будем выглядеть медиками-патологоанатомами.

Беседу вел
Андрей ПОНИЗОВКИН.
Фото С.Новикова.

Адрес Новости История Структура События Результаты Разработки Конкурсы Мероприятия Газета
 Web-сайты