Академик Г.А.Месяц:
"Торопиться с достоинством"

Адрес Новости История Структура События Результаты Разработки Конкурсы Мероприятия Газета
 Web-сайты

...Все-таки Геннадий Андреевич Месяц — человек уникальный. Даже для  первого вице-президента Академии наук и одновременно председателя Высшей аттестационной комиссии огромной страны. При таком количестве обязанностей, постоянном цейтноте, непрекращающейся очереди в приемной он умудряется не иметь записной книжки, помнить посетителей едва ли не поименно, всегда оставаться внимательным собеседником и еще —  размышлять о природе вещей, продолжать “делать физику”, хотя все, казалось бы, уже достигнуто. Удивительно, но Месяц-организатор государственного масштаба органично уживается с Месяцем — действующим исследователем мирового класса, хотя первая его ипостась в глазах общественного мнения иногда пропадает под натиском второй. Тем не менее, Геннадий Андреевич всегда был и остается выдающимся ученым, чьи открытия продолжают менять нашу жизнь. Что подтверждает во всех отношениях справедливое решение о присуждении ему Демидовской премии 2002 года, ставшее поводом для этой беседы.

— Геннадий Андреевич, в своих интервью вы чаще всего говорите о делах, о проблемах Академии, научного сообщества и довольно редко — о своей биографии, особенно о ее начале: детстве, истории семьи. А ведь это тоже читателям интересно.                  

— Детство было трудное. Один штрих: в войну на площади в двенадцать квадратных метров нас вместе с эвакуированными родственниками проживало десять человек. В таких условиях я начинал учиться, пошел в первый класс. Было это в Кемеровской области, в городе Топки.

— Но, кажется, родители ваши не коренные сибиряки, и по слухам, в Сибирь попали чуть ли не по этапу... 

— Слухи неверные, хотя доля истины в них есть. По отцовской линии я украинец, бабушка до конца дней говорила почти по-украински. В Сибирь они с дедом приехали добровольно, в 1908 году, по столыпинскому переселению. Люди были бедные, но обладали очень большой ценностью: маленькими детьми. Дело в том, что мудрый Столыпин привлекал на неосвоенную территорию работящих крестьян, отводя им при рождении каждого мальчика первоклассные земельные наделы. Так мой дед получил землю под Новосибирском, освоился, и к тридцатым годам семья стала настолько зажиточной, что попала в разряд кулацких, хотя никаких наемных работников там не было, никакой “эксплуатацией” никто не занимался. Просто семьи были очень большие (моя бабушка по матери родила четырнадцать детей, по отцу — девять), все начинали трудиться с малолетства и всего добивались сами. Тем не менее родителей отца, как и мамы, раскулачили и сослали на север Томской области. Многие их товарищи по несчастью так там и остались, брошенные взрослыми детьми, в свою очередь опасавшимися репрессий. А отец мой, человек деятельный, энергичный, поехал вслед, нашел родителей, посадил их в лодку и увез под Томск в маленькое село Яшкино. После чего на отца началась настоящая охота, он стал спасаться от властей. Сначала убежал в Юргу, потом в Прокопьевск, потом в Анжерку, где родилась моя старшая сестра... Так и мотались по огромной территории Кузбасса, потеряв по дороге двоих младенцев: не выжили. Последним пунктом стало Кемерово, где появились на свет я и мой младший брат. Там отца забрали — как позже выяснилось, по доносу. Жили мы в страшной бедности. Началась война, мама одна тащила на себе все семейные проблемы.               

— История потрясающая, достойная целого романа...

— Она и изложена со слов мамы в романе моего сына Вадима “Лечение электричеством”.      

— Но как и почему появилась в ней физика, отчего именно она?

— Несмотря на бытовые трудности, в школе я учился отлично, и не я один. У нас вообще был уникальный класс: на наш выпуск пришлось шесть медалей, в том числе моя серебряная (золотую не дали из-за помарок в сочинении). Но это не значит, что мы круглые сутки сидели за учебниками. Интересов было много и разных. Мне, например, очень нравилась география, особенно живая, “природная”. В школьные годы мы излазили весь южный Кузбасс: сплавлялись по рекам, пешком ходили на Телецкое озеро, путешествовали по Горной Шории, Залаирскому кряжу, Алтаю. С тех пор я объездил полмира, видел всякое, но до сих пор убежден: никакая Швейцария не сравнится по красоте с этими изумительными местами. Самая первая моя общественная должность, между прочим, называлась “председатель общества краеведов “Кузбасс” города Белово”. Благодаря ей в 1952 году я впервые побывал в Москве, потрясшей своими масштабами.

— Так вот откуда берет начало ваша карьера организатора! Этот факт в прессе, пожалуй, еще не звучал.

— ...И все же особенно сильно в то время меня увлекало радио. Тогда появились детекторные приемники, все о них говорили, и было страшно интересно: каким образом без проводов, “по воздуху” передаются сигналы, как превращаются в музыку, речь? Все это казалось фантастикой, тайной, требующей разгадки. В итоге после долгих раздумий я поступил на радиотехнический факультет Томского политехнического института — в том числе из чисто практических соображений: на учебу вдали от дома, в Ленинграде, Свердловске, куда уехали друзья, у родителей не было средств, надо было где-то жить, а в Томске имелась родня. Проучился я там полтора года, после первого семестра попал на доску почета как круглый отличник. И все вроде шло замечательно, но вдруг меня вызвал декан и сообщил, что, несмотря на все мои успехи и его усилия сохранить лучшего студента, сыну репрессированного на “закрытом” факультете оставаться запрещают — надо переходить на любой другой. Я был ошарашен: как, почему? Отца к тому времени уже освободили, он сказал, что его даже не судили, а просто объявили об аресте, все считали его отсидку недоразумением — при чем здесь моя учеба? Но посоветовавшись с товарищами, с юристом института, я понял: моя беда — не самая страшная. Оказалось, тот же юрист, порядочный, грамотный человек, впервые, кстати, показавший мне документ о начале реабилитации (позже дело отца при моем активном участии пересмотрели, а отца реабилитиртвали) ни за что отсидел 17 лет! Надо было продолжать жить, думать о будущем. В итоге я стал студентом электроэнергетического факультета, о чем нисколько не жалею. Довольно скоро меня избрали секретарем факультетской комсомольской организации. Так началась моя “двойная жизнь”: организаторская и научная.

— Каково соотношение этих составных?

— В разные годы — разное, но для меня они всегда были неразрывны. Я знаю, есть люди, которые не могут распыляться, одновременно думать о науке и о всяких “внешних” вещах, но у меня это получалось. Может быть потому, что еще с институтских времен я выработал в себе способность в любое время и в любой обстановке внутренне сосредоточиться на главном. К примеру, на малоинтересном концерте могу размышлять о физике, на официальном приеме — о взаимоотношениях в институте. Процесс этот идет непрерывно, его невозможно даже толком объяснить, но проходит какое-то время — и вдруг наступает ясность по одной, другой, третьей проблеме... При этом, разумеется, научные занятия всегда составляли основу, остальное без них было бы скучно.

— Чтобы научиться грамотно думать, да еще о многом сразу, нужен хороший наставник. Кто первым приобщил вас к серьезной науке?   

— Первые студенческие задачи, которые я пытался решить, связаны с экономией электроэнергии при ее передаче по высоковольтным линиям, созданием устройств, позволяющих регулировать подачу света в зависимости от времени суток. Это было очень интересно, хотя по нынешним временам довольно просто. А затем началась настоящая, современная физика. Оказалось, что на электроэнергетическом факультете есть кафедра техники высоких напряжений, которой руководит ректор института, профессор Александр Акимович Воробьев. Представитель ленинградской школы, работавший с академиком Иоффе, учившийся у другого выдающегося специалиста профессора Тартаковского, в своей области он был очень крупным ученым, думаю, до создания Сибирского отделения РАН самым крупным в регионе. Он и стал моим первым серьезным наставником, его портрет всегда висит в моем кабинете. Александр Акимович предложил мне тему диплома, связанную с генерированием высоковольтных наносекундных импульсов, именно благодаря ему я и несколько других студентов-дипломников получили уникального возможность побывать в ведущих лабораториях Москвы, Ленинграда и расширить свой научный кругозор до современного. Наконец, Александр Акимович определил мой выбор между аспирантурой и должностью “профессионального комсорга” института, которую мне предлагали, в пользу первой. По существу, самый главный выбор...

— С тех пор сделано, мягко говоря, немало. Открытие явления взрывной электронной эмиссии принесло вам мировую известность, американцы прямо называют это “эффектом Месяца”. На вашем счету два десятка изобретений, еще больше специальных книг. Скажите, какая сила движет настоящим исследователем, что все-таки лежит в основе научного творчества?

— Чтобы двигаться вперед, нужен стимул. Для меня главным стимулом, если, конечно, не учитывать моральную и материальную стороны,  все-таки остается острое желание понять непонятное, соединить несоединимое, рискнуть и сделать то, что не удавалось никому. Вообще сейчас в физике можно достичь успехов на каком-то пределе: на чем-то сверхмощном, сверхкоротком, сверхвысоком. Я всегда занимался вещами довольно экзотическими, и так получилось, что наработанный мной аппарат в сильноточной электронике — электронике и энергетике огромных мощностей, сильных полей — позволял спокойно переходить из одной области физики в другую. У меня, например, очень много разработок, связанных с новыми типами лазеров, созданием ускорителей, хотя собственно в ускорительную технику я никогда не углублялся. И, как ни странно, иногда мое относительное дилетантство в смежной области шло на пользу делу. Например, перед названным вами открытием я вовсе не был специалистом в эмиссионной электронике: мы просто рискнули, поставили смелый эксперимент, посмотрели на электрический разряд в вакууме с неожиданной стороны, и совершили прорыв. Картина получилась фантастическая, для физиков подобная той, что биологи впервые увидели в микроскопе. Открылись новые гигантские перспективы в самых разных областях от термоядерного синтеза до медицины  и очистки воды.

Разумеется, нельзя сбрасывать со счетов здоровое честолюбие, желание опередить коллег, материальный интерес — все это тоже важно. Большая наука есть гонка. Если ты не успел вовремя обнародовать результат, тебя обойдут. Но торопиться надо достойно, результат должен быть стоящим. В 1967 году у меня вышла небольшая статья в журнале технической физики, и этого было достаточно, чтобы через год получить приглашение на крупную конференцию во Францию и вдобавок очень приличный гонорар. Так качество работы перешло в определенное количество франков и признание коллег. 

— Говорят, ваша последняя книга — тоже сенсация...

— По крайней мере, мне она принесла колоссальное удовлетворение. Обобщив материалы моих учеников, аспирантов, я смог создать картину эффекта, открытого русским академиком Петровым — эффекта электрической дуги. Дуга известна уже двести лет, но до сих пор никто не мог понять, что происходит на ее катоде.  В одной из книг написано, что эта загадка сложнее, чем загадка Солнца. Температура катода всего три тысячи градусов, а идущие оттуда плазменные струи — как будто при миллионе! Причем каждый из нас сталкивается с этим явлением ежедневно, включая и выключая свет, телевизор, пользуясь электросваркой. Объяснить его невероятно сложно, но если использовать наши подходы, открытие той же взрывной электронной эмиссии — уже можно. Некоторые коллеги относятся к этой моей работе скептически, но я уверен: дело доведено до конца. Впервые физическая картина явления описана полностью. И ради этой уверенности стоит трудиться.        

— Вы увлеченно продолжаете рисовать физическую картину мира, а ваш сын — известный поэт, писатель, переводчик, номинант Букеровской премии, лауреат премии Бажова. Может быть, творческое начало передается по наследству? 

— По образованию Вадим физик, кандидат физико-математических наук, но я рад, что он нашел себя в литературе. Откуда это? Не знаю. Я безусловно верю в генетику — передачу по наследству черт лица, каких-то особенностей характера. Но не очень верю в то, что по наследству передаются умственные и другие способности. Нечасто это бывает. У многих выдающихся людей дети ничем особенно не выделяются, и наоборот — люди “обыкновенные” рождают гениев. Мой отец был малообразован — ему просто некогда было учиться, но его отличала редкая предприимчивость. Когда он вернулся из тюрьмы, у семьи не было ничего, кроме глинобитной избы. И уже через два года жизнь более или менее наладилась, появился достаток. Наверное, что-то от него перешло мне, что-то Вадиму, если страсть к игре на гармони и сочинению частушек как-то связана с писательством. Вообще, все это сложно. Во всяком случае, возможность получить образование надо давать всем, иначе никакие способности не проявятся. А дальше жизнь покажет.      

— Геннадий Андреевич, возрожденной Демидовской премии — десять лет. Возрожденной (к вопросу о предприимчивости) прежде всего вашими стараниями, что было непросто, а местами даже небезопасно. Довольны ли вы новейшей историей награды, есть ли у нее будущее и если да, то какое?

— История эта действительно была непростой, порой переходила в детективную. Поначалу были разные издержки, но сейчас мне не хотелось бы на них останавливаться, тем более что они совсем не определяют общей картины. Для меня самый главный итог — то, что за прошедшие годы, несмотря на проблемы и соблазны, научному Демидовскому фонду удалось сохранить свое лицо. У нас очень высокий уровень членов экспертного совета и, соответственно, качество отбора лауреатов. Сегодня любой ученый страны считает за честь попасть в их число. Нет недостатка и в желающих премию поддержать. Вы знаете, что с нынешнего года ее размер увеличивается до 15 тысяч долларов. Это вселяет оптимизм и надежду на дальнейший рост как морального, так и материального авторитета награды.           

— В последнее время все больше разговоров о сходстве между первой Демидовской и Нобелевской...

— И они не лишены оснований. Недавно я побывал на Нобелевской неделе в Скандинавии. Мы общались с лауреатами, обсуждали проблемы науки, смотрели, как там все устроено. И знаете, если раньше я сомневался в предположении, что Альфред Нобель перенял идею своей премии у Павла Демидова, то теперь сомнений нет. Слишком много общего: процедура номинации, порядок принятия решения, решающее слово академических ученых... Нобель родился в 1833 году, через год после учреждения Павлом Николаевичем Демидовым своей именной награды, существовавшей до 1865. Он долго жил в Петербурге, будучи молодым человеком, наверняка знал о самой известной в России форме поощрения ее лучших умов. А потом написал свое знаменитое завещание, по которому, сообразно доходам, оставил ученым огромную сумму, увековечившую его имя.

После этой поездки появились соображения по реформированию нашей возрожденной награды: совершенствованию отбора кандидатов в лауреаты, порядка голосования. Думаю, если хорошо поработать, можно поднять  Демидовскую премию на новый, еще более достойный уровень.

Беседу вели
Андрей и Елена Понизовкины.
Фото С.Новикова.

Адрес Новости История Структура События Результаты Разработки Конкурсы Мероприятия Газета
 Web-сайты