Член-корреспондент РАН В.Г. Шпак:
коммерция для ученого своего рода наркотик 

Поводом для встречи с исполняющим обязанности директора Института электрофизики УрО РАН членом-корреспондентом В.Г. Шпаком послужило то обстоятельство, что в ближайшем будущем этому ведущему научному учреждению предстоят выборы. Академик Г.А. Месяц, создавший ИЭФ и возглавлявший его 18 лет, уходит со своего поста, поскольку избран директором ФИАНа. Нужно знать беспокойный характер известного академика, чтобы понять причины, побудившие его возглавить знаменитый, но оказавшийся в довольно сложном положении московский институт. В качестве своего преемника в Екатеринбурге Геннадий Андреевич назвал В.Г. Шпака. Сам Валерий Григорьевич говорит о выборах неохотно, однако беседа наша получилась долгой и, на мой взгляд, весьма содержательной. И представляем мы ее читателям «НУ» не в традиционной форме интервью, а в форме размышлений собеседника на актуальные для любого российского ученого темы.

О стратегии и тактике
   — Для меня это непростое решение, ведь одно дело быть заместителем и совсем другое — директором. Никакой особой предвыборной программы у меня нет, да, наверное, и глупо было бы провозглашать радикальные перемены, если был первым заместителем директора 6 лет. Поэтому ничего нового обещать сотрудникам я тоже не буду, как работали, так и будем работать. Тем более что Геннадий Андреевич остается научным руководителем института.
   Сам я отношусь к руководящим должностям как к общественной нагрузке: эта работа отнимает массу времени и сил, отвлекает от занятий наукой, к тому же человеку не очень честолюбивому мало что дает как в моральном, так и в материальном плане. Но кому-то нужно делать и это, делать добросовестно, иначе плохо будет всем.  Так что если коллектив меня выберет, продолжу работать, как прежде. Конечно, какие-то перемены неизбежны, ведь институт — живой организм, меняются тематика, законодательство, условия, да и люди иногда уходят. Однако у нас есть давно отработанные стратегия и тактика, мы их собираемся придерживаться и в будущем. Наши основные направления исследований соответствуют приоритетам, провозглашенным президиумом РАН. При этом мы можем и умеем зарабатывать. Впрочем, так было всегда, ведь наука наша очень дорогая и бюджет никогда не обеспечивал наши нужды полностью.

В начале 90-х, когда надо было думать, как выжить в предстоящие трудные времена, на ученом совете института были приняты два серьезных решения. Первое: распределять бюджетные средства так, чтобы у каждого сотрудника для страховки был небольшой, но твердый оклад. Второе: из тех средств, которые заработают лаборатории, 20% они должны вносить в фонд института в виде накладных расходов, остальными же могут распоряжаться сами. Жизнь показала правильность принятого решения, оно осталось в силе и сейчас. В результате заведующие лабораториями получили большую самостоятельность.               

По характеру деятельности наши лаборатории очень разнородные: одним требуются сложное и дорогостоящее оборудование, большие помещения, тонны металла, другим — теоретикам, к примеру, — достаточно стола и персонального компьютера. У кого-то сегодня есть выгодные заказы, у кого-то нет, поэтому одни зарабатывают больше, другие меньше. А через год все может поменяться местами. Сейчас все больше научных программ становятся конкурсными, и мы оказались готовыми к работе в таких условиях. 

Руководство института контролирует только выполнение правовых норм и соблюдение общих интересов. Ну, а за тем, кто когда на работу приходит и уходит и чем занимается в рабочее время, смотрит уже завлаб, ведь он отвечает за конечный результат и распределяет вознаграждение, в том числе и себе. Завлаб вправе поощрить и любого работника института, включая директора, за конкретную помощь в работе.

В целом существующий порядок устраивает всех, хотя разница в зарплате по лабораториям бывает довольно существенной, да и зарплаты нашей администрации далеко не всегда в начале ведомости. Они привязаны к средней зарплате по институту и зависят от выполнения научных программ, от финансирования.

В ИЭФ сильный коллектив, высококвалифицированные специалисты.  С освоением новых площадей наконец появились нормальные условия для работы, возможности для участия в больших научных программах. В последнее время примериваем на себя роль организации-координатора. Это оказалось не так просто, поскольку раньше эту роль выполняли большие столичные институты или федеральные научные центры. Но время потребовало приблизить координаторов к исполнителям.

О нашей «сверхприбыли»

Действительно, в прошлом году мы заработали миллион долларов. Так уж получилось, ведь зарубежные контракты — вещь непрогнозируемая. В частности, в этом году вряд ли будет и пятая часть. Нас больше радует хоть и медленное, но уверенное повышение доли отечественных заказов.

Средняя зарплата в ИЭФ в прошлом году составила чуть больше 11 тыс. р. — мы традиционно на втором месте после пермского Горного института. Треть наших сотрудников имеют среднюю зарплату и выше. Минимальную зарплату мы держим на уровне прожиточного минимума по городу. Что мешает повысить зарплату, ведь, на первый взгляд, доходы позволяют? Однако не все так просто. На зарплату идет не более третьей части всего финансирования. Я уже отмечал, что наука наша очень дорогая. Нам необходимы дорогостоящие приборы и материалы, большую часть научного оборудования мы создаем сами, а для этого нужны производственные мощности, свои и привлеченные, тонны дорогого металла (а тонна нержавеющей стали, алюминия, латуни, к примеру, сегодня стоит уже больше 100 тыс. рублей). Часть средств идет на поддержку перспективных направлений. Конечно, всегда были люди, предлагающие «взять и поделить», но это путь в никуда.               

О бюджетном финансировании

Как бы мы ни ругали наш бюджет, но он был и остается важнейшей частью нашего существования. Даже такое, скажем, нещедрое бюджетное финансирование — это наше право быть государственной организацией и делать то, что нужно государству. Не правительству, а именно государству! Частная организация не в состоянии проводить фундаментальные исследования, и убедительным примером тому служит наша приватизированная и погибающая отраслевая наука. Среднее время реализации здоровой идеи — по меньшей мере, лет десять. Так во всем мире, ну, может быть, у американцев — восемь. Наши частные конторы зачастую так долго и не живут. Крупные российские корпорации озабочены совсем другими проблемами. Хотя бывают и исключения. Так, «Норильский никель» решил поддержать программу работ по водородной энергетике. Нет, отнюдь не из патриотизма. Просто обозначились трудности со сбытом продукции, а в водородной энергетике их палладий занимает важное место.

Без бюджетных ассигнований нам не завершить строительство института, других источников просто нет и быть не может, это федеральная собственность. Комплекс зданий Института электрофизики еще официально не принят в эксплуатацию, он в стадии монтажа оборудования. Проектировали этот комплекс в советское время в режиме жесткой экономии, строили в нелегкие 90-е годы из того, что не успело «приватизироваться». Результатом явились разнокалиберные трубы, текущие батареи отопления, неудобная система электроснабжения. А тут еще кардинально изменились строительные нормы, и мы в одночасье оказались отброшенными далеко назад. Все это потребовало серьезной переделки, а теперь уже и ремонта, ведь лабораторному корпусу уже больше 10 лет! Тем не менее сейчас у нас своя крыша над головой, даже если она и течет, то наладим, это нас не пугает!               

Финансируя фундаментальную науку, государство не должно ожидать, а тем более требовать от нее быстрой и непосредственной прибыли. Пример, уже ставший классическим: небольшая Чехия ежегодно выделяла на научные исследования миллиард долларов — почти столько же, сколько огромная Россия (в этом году чехи нас, впрочем, обошли, выделив полтора миллиарда) — и при этом не требовала от своих ученых ни Нобелевских премий, ни прорыва на рынке высоких технологий. Потому что государству наука нужна прежде всего для того, чтобы в стране были свои квалифицированные специалисты. Ведь школьник учится у учителя, учитель — у доцента, доцент — у профессора, а вот профессор, чтобы поддерживать свою квалификацию, обязательно должен заниматься наукой, для чего ему нужны соответствующие условия. Фундаментальные научные результаты могут потребоваться не завтра, даже не послезавтра, но они обязательно потребуются, а для этого нужно работать уже сегодня.

Научную школу, как известно, разрушить очень легко: два-три года без финансирования да пара умело запущенных интриг — и кто-то уехал за границу, кто-то ушел в коммерческую фирму, кто-то на пенсию, огурцы растить. Вот только на восстановление такой школы потребуются уже десятилетия. В мире есть примеры — та же Германия, которая чуть было не осталась без фундаментальной науки, потому что после Второй мировой войны решила поддерживать лишь те немногие направления, которые тогда посчитала перспективными. Многие свои научные школы Германия не восстановила и по сей день. Да и как судить о перспективности направлений? Кому могло присниться в те далекие пятидесятые годы, что какие-то невзрачные полупроводники станут основой технической революции!               

Для России экономия на науке — самый прямой путь превращения страны в сырьевой придаток. Какой уж тут секрет, что в этом очень заинтересованы многие зарубежные корпорации, видящие в нас неисчерпаемый рынок для сбыта своей не лучшей продукции. Но ведь так мы можем напрочь лишиться даже тех своих специалистов, которые в состоянии правильно оценить эту продукцию! Туда же ведут и последние проекты реформ высшей школы, похоже, что мы потеряем одно из немногих преимуществ — добротное образование. Ну, не годятся для нашей громадной страны с ее неразвитой инфраструктурой американские или европейские стандарты образования! Быть нам тогда вечными аутсайдерами и подготовительными курсами для западных университетов!

О «коммерческой игле»

Очень беспокоят всякие проекты в верхах лишить бюджетной поддержки институты, способные сами зарабатывать. Если нас вынудят вплотную заниматься коммерческой деятельностью — а в принципе мы можем делать вещи, которые будут пользоваться спросом, — или вообще запретят работу по договорам и контактам, то институт как научное учреждение существовать перестанет. Да не только нас — даже мощнейший академический Институт ядерной физики в Новосибирске постигнет аналогичная участь. Потому что коммерческая деятельность для активно работающего ученого — своего рода наркотик. Если превратить институт в сборочный цех, то наши сотрудники при их квалификации сразу будут зарабатывать намного больше. Но им будет уже некогда, да и, наверное, незачем заниматься научными исследованиями, а значит, через какое-то время нечего будет предложить для продажи — такой вот замкнутый круг. В науке, как и спорте, только постоянная работа позволяет поддерживать высокую квалификацию. Вернуться в науку даже после короткого перерыва очень трудно.

Сейчас при большинстве академических институтов организованы коммерческие конторы, малые предприятия, сдаются в аренду помещения. Это особенно распространилось в тяжелые 90-е годы: кому-то помогло выжить, кому-то — поправить свое финансовое положение. Я не считаю себя вправе никого судить, каждый ищет свой путь. Но в любом случае это нанесло большой урон науке, увело из нее много способной молодежи, породило когорту дельцов. Я всегда обращаю внимание на автостоянку около учреждения: по соотношению импортных и отечественных автомобилей можно быстро определить уровень благосостояния его сотрудников. Если это институт, то, к сожалению, эта величина обратно пропорциональна научным успехам. Скажу сразу — наша автостоянка довольно скромная, хотя машин и много — работаем за городом. Мы никогда не берем больше заказов, чем нужно для того, чтобы обеспечить возможность продолжать исследования и более или менее нормальное существование. При этом работы должны обязательно совпадать с тематикой института. У нас пока нет ни одного арендатора, ни одного малого предприятия. Это порой создает некоторые проблемы, зато не отвлекает наших сотрудников от основных задач.

Об успехе на международном рынке

Когда началась перестройка, все наши отечественные партнеры и заказчики дружно «упали на бок», а некоторые пребывают в этом положении и по сей день. Но открылись границы, и неожиданно стало ясно, что технический, а тем более научный уровень созданной нами аппаратуры вполне приемлем для международного рынка. Сказались многолетний опыт, традиции и, как ни странно, постоянный дефицит материалов, приборов, приличных станков. Это заставляло работать головой, искать нетрадиционные решения. Основы большинства наших разработок были заложены еще в советское время, в томском Институте сильноточной электроники, который в свое время также создал академик Г.А. Месяц. Традиции оказались живучими, мы быстро получили довольно высокий рейтинг и продолжаем его удерживать.

В этом плане очень показателен пример с малогабаритками, так мы называем наши компактные высоковольтные источники питания. В советский период они не пользовались особой популярностью, спрос был на машины больших размеров. Ведь большая машина — большие деньги! В 90-е годы произошла переоценка ценностей, поскольку наша перестройка крепко ударила и по зарубежным научным центрам, которым их правительства резко снизили финансирование в связи с исчезновением военной угрозы. Тогда-то и выяснилось, что многие серьезные работы можно успешно продолжать на компактных установках, не требующих многочисленного персонала и специальных помещений. Первую такую машину мы продали в США — это как сделать самовар и продать в Тулу или телевизор — в Японию. Ведь Америка — традиционный лидер в мощной электронике. Однако все прошло хорошо. Сегодня научная аппаратура, созданная в ИЭФ, работает в крупных научных центрах 12 стран: в США, Израиле, Англии, Китае и др. Но самые новые разработки мы не продаем, чтобы сохранить приоритет в исследованиях.

Недавно одна из первых наших машин вернулась для ремонта — отработала в Штатах 11 лет в университете, а студенты везде студенты. Ее быстро восстановили, и она вернулась — будет работать дальше. 

Секрет  себестоимости

Почему создаваемые нами приборы и установки дешевле зарубежных? Я бы добавил «пока еще». Потому что их собирают очень квалифицированные люди, которые прекрасно разбираются в сути предмета. Кроме того, эти люди в совершенстве владеют многими профессиями. У нас в институте можно увидеть доктора наук или даже члена-корреспондента у станка. Не секрет, что сейчас в научных лабораториях  практически исчезли лаборанты и техники, и эти обязанности легли на ученых. Я охотно соглашусь, что это не дело специалистов высокой квалификации, но жизнь показала: когда создатели новых приборов и рабочие без посредников хорошо понимают друг друга, то дело только выигрывает.

Мы как-то подсчитали, что для создания одной из наших экспортных установок потребовались бы работники 22 специальностей, не считая технического персонала. А сделали всю работу 6 человек. Несмотря на большие объемы, рабочих в институтском опытном производстве совсем немного, для большого цеха в наших условиях невозможно обеспечить ритмичность заказов. Поэтому многие детали заказываем на стороне. А вот собираем аппаратуру всегда сами, это ответственная операция, ее никому не доверишь.            

А еще у нас очень немногочисленный обслуживающий персонал. Люди и здесь совмещают профессии. Чем меньше работников, тем меньше бюрократии. Если администрация многочисленная, то легче сваливать работу друг на друга. А если ты и жнец, и чтец, и на дуде игрец, то работает простой принцип — быстрее сделал, быстрее освободился. У меня есть тест — проверьте, сколько вам потребуется времени для оформления документов на командировку. В нашем институте оно составляет 20 минут.

И все-таки самая главная причина невысокой себестоимости нашего оборудования в том, что зарплата российского ученого раз в десять-двадцать меньше, чем западного. Если во всем цивилизованном мире в пересчете на одного научного сотрудника расходуется по 100–200 тыс. долларов в год, то у нас не больше 2 тыс. Вот и весь секрет.

О пользе международных связей

Почему-то считается, что зарубежное партнерство дает только деньги, возможность поездить, а то и выгодно пристроиться на Западе. Думаю, все зависит от того, что поставить себе целью. Ведь можно и с выгодой для обеих сторон привлечь коллег к выполнению наших программ.

Парадные визиты в зарубежные лаборатории дают такое же представление о них, как, к примеру, экскурсия по Красной площади о России. Чтобы узнать детали, нужно поработать бок о бок с их учеными, техниками, рабочими. И, конечно же, не в статусе бедного иммигранта, взятого задешево решать задачи, от которых почему-то воротят нос местные специалисты. Мне всегда интересно наблюдать, как группа наших ребят захватывает лидерство в совместных работах, причем неважно где — в Англии или в Китае. Ведь они имеют более широкие навыки и приспособлены к недостаткам инфраструктуры. И я вполне понимаю опасения руководителей зарубежных научных центров, которые тоже это видят и очень осторожны в работе с российскими группами. Нам еще бы научиться правильно оценивать свой труд, уважительно относиться к коллегам, быть корректными в конкуренции. Но это дело наживное.

А еще, побывав в лабораториях многих стран, наши ребята стали отлично разбираться в новейшей измерительной аппаратуре, что позволяет всегда быть в курсе мировых новинок в нашей области. Вспоминается, как из первых зарубежных командировок наши сотрудники везли не дешевые плейеры, а инструменты, недоступные тогда запчасти для компьютеров и другие вещи, которые облегчили наш труд. Пользуюсь возможностью еще раз сказать им за это спасибо.

Наконец, лаборатории, работающие на экспорт, сразу выделяются своей дисциплиной, аккуратностью в делах и документах. Ведь банки и таможня не прощают ни малейших отклонений от инструкций, не принимают никаких отговорок.  Мало кто знает, что штрафы за нарушения у нас очень жестокие, трехкратные, поэтому, как и саперам, ошибиться нам можно только раз.

***

Даже от небольшой экскурсии осталось впечатление, что сотрудники ИЭФ по-настоящему любят свой институт: в холлах и переходе множество цветов,  во дворе спортивные площадки. Говорят о многом даже такие вроде бы мелочи — работающий душ, горячая вода, мыло и бумажные полотенца в умывальниках.

… А для встречи с Валерием Григорьевичем у нас был еще один повод: 10 августа ему  исполняется 60. Правда, сам он пышные торжества не любит и проведет этот день далеко, где-то в Сибири. Ну, а мы сердечно поздравляем его с днем рождения и желаем всех благ!

Подготовила Е. ПОНИЗОВКИНА