Борис Рыжий: "От неба в двух шагах"

   Долг науки — выяснить и объяснить. Дар поэзии — обнаруживать непостижимое в очевидном. И теории здесь — бесполезны, и понимания дороже — сочувствие, «родство душ». И «если нужно объяснять — то не нужно объяснять» — говорила о стихах Зинаида Гиппиус. Отчего мы плачем наедине с собой? Зачем храним горькие воспоминания? Опускаем руки, смотрим на облака?..
   Борису Рыжему 8 сентября исполнилось бы 30 лет, а прожил он всего двадцать шесть. Но трагедия — не столько в ранней гибели. Трагедия, он был убежден, — в том, что человек рождается человеком, а вынужден жить на земле, в непреодолимой близости — всего в двух шагах — от неба.

7 ноября

До боли снежное и хрупкое

сегодня утро, сердце чуткое

насторожилось, ловит звуки.

Бело пространство заоконное —

мальчишкой я врывался в оное

в надетом наспех полушубке.

В побитом молью синем шарфике,

я надувал цветные шарики,

гремели лозунги и речи…

Где ж песни ваши, флаги красные,

вы сами — пьяные, прекрасные,

меня берущие на плечи?

* * *

Прежде чем на тракторе разбиться,

застрелиться, утонуть в реке,

приходил лесник опохмелиться,

приносил мне вишни в кулаке.

С рюмкой спирта мама выходила,

менее красива, чем во сне.

Снова уходила, вишню мыла

и на блюдце приносила мне.

Патронташ повесив в коридоре,

привозил отец издалека

с камышами синие озёра,

белые в озёрах облака.

Потому что все меня любили,

дерева молчали до утра.

«Девочке медведя подарили», —

перед сном читала мне сестра.

Мальчику полнеба подарили,

сумрак елей, золото берёз.

На заре гагару подстрелили.

И лесник три вишенки принес.

* * *

Над саквояжем в черной арке

всю ночь играл саксофонист,

пропойца на скамейке в парке

спал, постелив газетный лист.

Я тоже стану музыкантом

и буду, если не умру,

в рубахе белой с чёрным бантом

играть ночами на ветру.

Чтоб, улыбаясь, спал пропойца

под небом, выпитым до дна, —

спи, ни о чём не беспокойся,

есть только музыка одна.

Музе

Напялим черный фрак

и тросточку возьмём —

постукивая так,

по городу пойдём.

Где нищие, жлобьё,

безумцы и рвачи —

сокровище мое,

стучи, стучи, стучи.

Стучи, моя тоска,

стучи, моя печаль,

у сердца, у виска

за всё, чего не жаль.

За всех, кто умирал

в удушливой глуши,

за всех, кто не отдал

за эту жизнь души.

Среди фуфаек, роб

и всяческих спецух

стучи сильнее, чтоб

окреп великий слух.

…Заглянем на базар

и в ресторан зайдём —

сжирайте свой навар,

мы дар свой не сожрём.

Мы будем битый час

слоняться взад-вперёд.

…И бабочка у нас

на горле оживёт.

Фотография

…На скамейке, где сиживал тот —

   если сиживал — гений курчавый,

ты сидишь, соискатель работ,

   еще нищий, уже величавый.

Фотография? Лёгкий ожог.

   На ладошку упавшая спичка.

Улыбаться не стоит, дружок,

   потому что не вылетит птичка.

Но вспорхнёт голубой ангелок

   на плечо твое, щурясь от света, —

«кодак» этого видеть не мог,

   потому что бессмысленно это.

Пусть над тысячей бед и обид

   стих то твёрдо звучит, то плаксиво…

Только помни того, кто стоит

   по ту сторону объектива.

* * *

Ангел, лицо озарив, зажёг

   маленький огонёк,

лампу мощностью в десять ватт –

   и полетел назад.

Спят инженеры, банкиры спят.

   Даже менты, и те —

разве уместно ловить ребят

   в эдакой темноте?

Разве позволит чертить чертёж

   эдакий тусклый свет?

Только убийца готовит нож,

   только не спит поэт:

Рцы, слово, твердо, укъ, ферт.

   Ночь, как любовь, чиста.

Три составляющих жизни: смерть,

   поэзия и звезда.

* * *

У современного героя

я на часок тебя займу,

в чужих стихах тебя сокрою

поближе к сердцу моему.

Вот: бравый маленький поручик,

на тройке ухарской лечу.

Ты, зябко кутаясь в тулупчик,

прижалась к моему плечу.

И эдаким усталым фатом

закуривая на ветру,

я говорю: живи в двадцатом.

Я в девятнадцатом умру.

Но больно мне представить это:

невеста, в белом, на руках

у инженера-дармоеда,

а я от неба в двух шагах.

Артериальной тёплой кровью

я захлебнусь под Машуком,

и медальон, что мне с любовью,

где ты ребёнком… В горле ком.

* * *

Осыпаются алые клёны,

полыхают вдали небеса,

солнцем розовым залиты склоны –

это я открываю глаза.

Где и с кем, и когда это было,

только это не я сочинил:

ты меня никогда не любила,

это я тебя очень любил.

Парк осенний стоит одиноко,

и к разлуке, и к смерти готов.

Это что-то задолго до Блока,

это мог сочинить Огарёв.

Это в той допотопной манере,

когда люди сгорали дотла.

Что написано, по крайней мере

в первых строчках, припомни без зла.

Не гляди на меня виновато,

я сейчас докурю и усну –

полусгнившую изгородь ада

по-мальчишески перемахну.

* * *

В России расстаются навсегда.

В России друг от друга города

            столь далеки,

что вздрагиваю я,

            шепнув «прощай».

Рукой своей касаюсь невзначай

            её руки.

Длиною в жизнь любая из дорог.

Скажите, что такое русский бог?

               «Конечно, я

приеду». Не приеду никогда.

В России расстаются навсегда.

             «Душа моя,

приеду». Через сотни лет вернусь.

Какая малость, милость,

                                    что за грусть —

            мы насовсем

прощаемся. «Дай капельку сотру».

Да, не приеду. Видимо, умру

            скорее, чем.

В России расстаются навсегда.

Ещё один подкинь кусочек льда

            в холодный стих…

И поезда уходят под откос…

И самолёты, долетев до звёзд,

             сгорают в них.

* * *

Не покидай меня, когда

горит полночная звезда,

когда на улице и в доме

всё хорошо как никогда.

Ни для чего и низачем,

а просто так и между тем

оставь меня, когда мне больно,

уйди, оставь меня совсем.

Пусть опустеют небеса.

Пусть станут чёрными леса.

Пусть перед сном

                  предельно страшно

мне будет закрывать глаза.

Пусть ангел смерти, как в кино,

то яду подольёт в вино,

то жизнь мою перетасует

и крести бросит на сукно.

А ты останься в стороне –

белей черёмухой в окне

и, не дотягиваясь, смейся.

протягивая руку мне.

* * *

Водой из реки, что разбита

                        на сто ручьёв, в горах

умылся, осталось в руках

золото, и пошёл, и была сосна

по пояс, начиналась весна,

солнце грело, облака

летели над головой дурака,

подснежник цвёл – верный знак

не прилечь, так хоть сбавить шаг,

посмотреть на небо, взглянуть вокруг,

но не сбавил шаг, так и ушёл сам-друг,

далеко ушёл, далеко,

машинально ладони вытерев о.

Никто не ждал его нигде.

…Только золото в голубой воде

да подснежник с облаком — одного

цвета синего — будут ждать его…

Стихи взяты из публикаций:
Б. Рыжий. Стихи: 1993 – 2001. – СПб.:
Пушкинский фонд, 2003;
Журналы «Знамя»: 2002, №1; 2003, №1; 2004, № 1
и «Уральский следопыт». – 2002, №9,
фото — из семейного архива.
Страницу подготовила Е. ИЗВАРИНА