Сергей ИВКИН. "Тебя я причастился через Слово..."

   «Пока идет брожение в умах, избранник выбирается из брани» — причем, так же (по крайней мере, с виду) легко и непринужденно выбирается, как легко и победительно говорит об этом Сергей Ивкин в одном из своих стихотворений. «Но кто избранник, кто?» — исступленно вопрошал несколько лет назад другой поэт, москвич Денис Новиков. Мы все, видимо, подошли сейчас к тому рубежу, когда избранник, некто действующий вне нас, но за нас — необходим. Но кто он? Поэт? Гражданин? Пророк? Отец народов? Господин Президент?              
   Давайте не будем гадать.

   Давайте будем читать молодых поэтов, пытающихся заново приручить язык, писать жизнь как этюд, а стихи как собственную жизнь, задыхающихся «в приступе критического счастья» там, где «иллюзорны все своды правил». Хотя, подозреваю, два правила все же есть: смотреть прямо и говорить честно. Не приторговывать. Пробовать невозможные звуко- и словосочетания, чтобы выбрать единственно верное, вырастить безраздельно своё. В стихах Сергея Ивкина явственное лирическое, исповедальное начало замечательно сочетается с богатством культурных ассоциаций и философской рефлексией. Мыслям в них тесно, а чувствам просторно: старая сентенция, но вы послушайте…
 

Е. ИЗВАРИНА
 

Сирвента
 

Трава по пояс, рванула в небо.
Раскинул руки и вжался в поле.
Другой судьбы никогда не требуй:
ещё не ясно, где больше боли.
Здесь иллюзорны все своды правил,
здесь ненадёжны любые сроки,
когда сквозь небо проходят травы
и вырастают в тугие строки.
Здесь вырастает душа до воя.
Закон
на бархате блёсткой вышит.
И выше всех вознеслись главою
покой и воля…
Но небо выше.
 А может, вровень
с границей чести,
 с горячим сердцем,
  с любовью шалой,
где человек, как нательный крестик,
лёг на грудину Большой Державы.
 

* * *
 

Тяжелый воздух в тени втяни.
Рос тополь. Топали королями
в четыре года.
Но Парка нить
тянула дальше, а двор корнями
вцепился в нас. Разорвали на
две половинки:
на тех и этих,
как будто рядом прошла война —
я не заметил.

Послали на?.. Хорошо пошёл,
хватая ветер бакланьим клювом.
Вчера у детства я взял расчёт.
Проснулся утром — и передумал.
Иду вдоль парка. Дворы снесли.
Пустая банка летит в крапиву.
Тяжёлый воздух слегка кислит,
когда его запиваешь пивом.
 

* * *
 

Впервые в жизни хочется: заткнуться
и в приступе критического счастья
пить взглядом ночь,
как пьют луну из блюдца
и топят сигареты в крепком чае;
быть старшим и её, как детонатор,
брать в руки, опасаясь за неё же;
стать персонажем собственной сонаты,
кусать металл её простых серёжек;
уткнуться в свежий апельсинный ворох
её волос и, достигая тверди,
почувствовать себя её опорой,
её Сезанном и Джузеппе Верди.
 

* * *
 

…если ты прикоснешься губами ко мне,
выбьет пробки не сразу, а позже, во сне,
сне вдвоем – неуютном и тесном.
Мы под утро погасим ночник на столе...
Если вывернуть лампочку, то на стекле
отразятся обои и кресло.

Ты поймешь и задержишь движенье руки.
И качнутся от ветра у губ уголки.
Материнскими станут объятья.
Двум соавторам быть близнецами нельзя:
отраженье из памяти проще изъять,
чем из русского некогда «яти».
 

* * *
 

Набрать твой номер, как перекреститься,
вступая в край, где вольно пел Орфей;
проговориться: я — твоя частица,
тебя я причастился через Фертъ —
посредством звука рядом очутиться,
присев за столик в маленьком кафе.

Соединив гирлянду из безумий,
цепочку веских доводов разъять.
Я научился молча слушать зуммер.
Тебя я причастился через Ять.
Шептать тебя молитвой через зубы,
тянуть тебя наверх из бытия.

Тебя я причастился через Буки,
через Добро, Живете и Глаголь.
И языком облизывая буквы,
я чувствую не мёд, но алкоголь
горчащей песни, басенки, разлуки,
других времён, сословий, берегов.
Набрать твой номер как разжечь огонь.

Тебя я причастился через Слово,
тебя я причастился через Есть.
Когда другим казалось, что я сломан,
я чувствовал, что я впервые — весь.
И вовремя постелена солома,
и в каждом звуке прорастает Весть.
 

1936. «Пара с облаками в головах»

Из цикла «Дорогами Проводника»
(Вариации на темы Сальвадора Дали)
 

Да, в нас разное небо, но море — одно,
и зеркальная плоскость его однородна.
Да, в нас разное небо и разное дно,
но медузы и рыбы проходят свободно
там, внутри, в толще вод. Но мои облака
проплывают, с твоими, увы, не встречаясь.
И возможно послать тебе сердца бокал
только в клювах ныряющих под воду чаек.
 

Маленькая ночная серенада (remix)
 

Заливается ночью гармоника
на ступеньках у Оперного.
Две минуты осталось до вторника,
а из зрителей — мы да оперы.
Гармонисту Исеть по мениску — он
нам поёт про красавицу,
он летает не то, чтобы низко, но
мостовой не касается.
Ночь-полночь, что ему расписание:
у него на часах — полнолуние,
а красавицу зовут Александрою,
и он любит её до безумия.
Одиноким прохожим на байку и
операм в «коробке» на потеху он,
как на сцене, — на сложенном байковом
поминает то Толстого, то Чехова.
А нам видятся Райские Кущи ли,
стол, накрытый на гостей —
                                 не приврать никак.
И проходим мы все вместе в Надсущее
мимо рвущего гармошку привратника.
 

«Ивиковы журавли»
 

Развернул музыкант в электричке
журавлиную тему войны.
После Ивика песня вторична,
но её осуждать не вольны.

Те, кто выжили в этой культуре
(журавлиной почти что на треть),
привыкают на собственной шкуре
в невозможное небо смотреть.

Нам его горизонты открыли,
словно детский развеяли миф,
журавлиные лёгкие крылья
перед строем людей заломив.

В завагонные сумерки глядя,
на которые ночь натекла,
сквозь за месяц наросшие пряди
различаешь прохладу стекла.

Музыканту сегодня не спится,
от баллады болит голова,
но танцуют священные птицы
по ладам, по складам, по словам.

Диктатура свободы небесной.
Сумасшествие сняв с ручника,
электричка несётся сквозь песню.
Тчк. Тчк. Тчк.
 

г. Екатеринбург