|
 Сегодня
(как, впрочем, и во все времена) поэзия — не столько способ существования
языка, сколько способ его спасения. Как и живому существу, слову, чтобы
выжить и заглянуть в будущее, нужны воздух и свет, воля и игра, единство
энергии и покоя… да мало ли что еще? Мы пробуем — когда-нибудь у нас
обязательно получится! — выразить в слове все «за» и «против» этого мира,
все его «там» и «сям», «до» и «после». Это не вопрос человеческого самолюбия
— это вопрос самосохранения. Поэзия — самосохранение изначально
одухотворенного слова. Инстинкт? интуиция? рациональный поиск? — тут уж кому
как нравится. Но за каждым поющимся словом — «тысячелетняя тоска любви и
света», а за каждым новым образным решением — «то, что прежде света», до сих
пор не изведанные глубины и кануны.
Стихам Нины Ягодинцевой свойственны
одновременно глубина и возвышенность, философская отрешенность и нежная
искренность, образность и несомненная реалистичность — черты естественной,
живой речи и одновременно — атрибуты высокого поэтического стиля. «Тая,
смущаясь, на вдохе немея», поэт говорит чеканно и непреложно, таков уж его
удел. Дальнейшее — дело читателя: вспыхнет ли интерес? Состоится ли
разговор?..
Е. ИЗВАРИНА
В печали ты ясна, а в радости жестока.
Но я тебя люблю и помню лишь о том,
Как сладко пить вдвоем твое вино восторга,
С неведомой войны вернувшись со щитом.
В печали ты ясна, в печали ты прозрачна,
И тайной глубиной мерцаешь, как звезда —
Но страшно пить вдвоем твое вино удачи:
Ты выбираешь раз и губишь навсегда.
Не родина, не мать — одной любви под силу
Простор твоей души, пожар твоей крови.
Но только для тебя я эту жизнь просила,
И отдаю тебе — как хочешь, так крои.
В печали ты ясна — я повторяю это
Как заклинанье — вслух, и вся печаль во мне
Восходит, словно свет, а то, что прежде света,
Жемчужным холодком покоится на дне…
* * *
Когда в распахнутый закат,
В Господень улей
Два белых ангела летят
В тревожном гуле,
Глубоко в небе выводя
Две параллели:
Финал растраченного дня,
Конец апреля —
Тысячелетняя тоска
Любви и света
Бьет прямо в сердце, как река
О парапеты.
Венецианская вода
Бессмертной жажды
Нам отвечает: никогда
На все «однажды»…
И сердце плещется не в такт —
Ладони ранит,
И все обманчиво, да так,
Что не обманет.
* * *
Август, в покорной листве запропавший,
Август, вишневым вареньем пропахший,
Яблочный Спас, золоченая медь,
Горлышко, пробующее петь
Слабую песенку, слов не имея,
Тая, смущаясь, на вдохе немея…
Август — на пряный его аромат
Поналетят, зажужжат, загремят
Страстные и равнодушные осы,
Смуглые, влажно ворчащие грозы —
Те, что охотились до Ильина,
Черпая смуту от самого дна…
Тонкий дымок листопадного вкуса,
Пар, над кастрюлей клубящийся густо —
Можно варенье мешать черпаком,
Пеночку слизывая тайком,
Яблоко грызть или в воду глядеться —
Глупая девочка, сладкое деревце…
* * *
Так стоят на паперти,
Но не тянут рук.
Мне довольно памяти,
Памяти, мой друг.
Если даже «здравствуйте»
Мне сказать нельзя,
Так довольно радости
Опустить глаза…
* * *
Любимый, мне снилась разлука.
Любимый, разлука легка,
Когда непокорную руку
Покорно отпустит рука.
Прощай, я тебя отпускаю.
Но в дымном январском раю
Рассыплюсь я снежною стаей
По левую руку твою.
И буду лететь я следом,
Куда б ни направился ты,
Сиреневым утренним снегом
Твои заметая следы.
* * *
Зима стояла у киоска,
У самых нежных хризантем,
И капли голубого воска
Стекали вдоль стеклянных стен.
Угрюмый город спал, неприбран,
И ты сказал: «Душа болит…»
Цветам, как будто странным рыбам,
Был свет до краешка налит.
Они плескались, лепетали
И вглядывались в полумглу,
Растрепанными лепестками
Распластываясь по стеклу.
И, позабыв свою работу,
На низком стуле у окна
Цветочница читала что-то,
Как смерть, наивна и юна.
* * *
Смиренница — сиреневая ветвь,
Соперница — опущены ресницы.
Ты плакала, а я хотела петь,
Но и тебе, и мне пришлось смириться.
Тебе любое зеркало к лицу,
А мне и океанской глади мало.
Когда ты в белом молча шла к венцу,
Я в черном и с ножом в толпе стояла.
Одна отпустит из дому в поход,
Другая дверь запрет и ключ запрячет.
Одна вослед, закрыв глаза, поет,
Другая наземь падает и плачет.
Но обе мы — ты плоть, а я душа,
Ты сверстница, а я намного старше,
Как ледяную воду из ковша,
Пьем это небо — всепрощенье наше.
* * *
Останься — ведь любишь, останься хоть жилкой
Запястья, ручья, — прорасти камышинкой,
Поймай переливчатый воздух весны
На острую вспышку небесной блесны!
Останься, не мучай. Молчаньем, украдкой,
Разжатой ладонью, растрепанной прядкой,
Тетрадкой — раскрытой, чтоб вырвать листок…
Хотя бы дословно. Хотя бы меж строк.
И даже не трепетом воздуха — крылья
И так осыпаются радужной пылью —
А просто пробелом, горящим мостом
Для тех, кто на этом краю — и на том…
* * *
О, эта жизнь захватывает дух
В неумолимый плен,
Не хлеб, но легкий тополиный пух
Даря взамен!
Протянешь руку — он летит в испуге прочь,
Замрешь — и вот,
Наивный страх пытаясь превозмочь,
Он льстит и льнет.
И как посмеешь этот дар принять?
А не принять?..
Боишься крылышко ему примять —
Учись пленять,
Как эта жизнь — жестоко и легко,
Одной тоской.
Как этот пух, которого легло
Невемо сколь.
г. Челябинск
|