|
Прошлое на службе будущего |
|
— Вениамин Васильевич, прежде всего примите
наши поздравления со столь весомым признанием ваших научных заслуг. Какое
значение имеет для вас звание лауреата Демидовской премии?
— Большое, поскольку она является высшей неправительственной наградой для
ученого, тем более гуманитария. К тому же я живу и работаю на Урале,
неоднократно обращался к наследию Демидовых.
— А родом вы откуда?
— Из таежной глуши Забайкалья, из поселка Могоча, за которым прочно
закрепилась поговорка «Бог создал Сочи, а черт Могочи», — так там было
холодно, трудно жить. У нас в школе даже иностранный язык не преподавался, а
мои родители окончили только по одному классу, не имели понятия ни об
Академии, ни о таких высоких званиях. Многодетная семья жила своими
незатейливыми интересами.
— Судя по всему, ваш путь в науку не был широкой «столбовой дорогой»?
— Особенно на первых порах. После окончания средней школы мне пришлось идти
на работу и только потом поступать в вуз. Поступать решил в ближайший
Иркутский университет, на исторический факультет. Здесь мне посчастливилось
слушать замечательных профессоров, выходцев из старой русской интеллигенции,
отступавшей когда-то вместе с Колчаком до Ангары. С благодарностью вспоминаю
профессоров Ф.А. Кудрявцева, С.В. Шостаковича (родственника знаменитого
композитора) и других, укрепивших во мне призвание к профессии историка.
Кстати, из иркутской гуманитарной школы вышли такие выдающиеся ученые, как
академики А.П. Окладников, Н.Н. Некрасов, профессор М.М. Герасимов,
создатель метода восстановления черт лица по черепу человека и другие не
менее знаменитые люди.
После окончания с отличием университета и аспирантуры я был приглашен
академиком И.Н. Векуа в только что открывшийся Новосибирский университет. Он
был органически связан с академической наукой и отличался большим
свободомыслием по тем временам. Там я совершенствовал лекторское мастерство,
защитил кандидатскую диссертацию и подготовил докторскую, которую защитил
уже в Институте истории, филологии и философии Сибирского отделения АН СССР.
В этом институте, где под руководством академика А.П. Окладникова сложился
высокопрофессиональный коллектив историков, филологов и философов, проходило
мое становление как академического ученого — от старшего научного сотрудника
до заместителя директора по науке. Здесь сформировалось свое научное
направление и начала складываться собственная научная школа, насчитывающая
ныне более 30 кандидатов и 12 докторов наук.
— Какие свои работы «сибирского» периода вы считаете основными и какие из
них были продолжены в дальнейшем?
— Прежде всего это история индустриального освоения Азиатской России, а
также ее демографического и социального развития. Тогда был опубликован
двухтомник «Электрификация Сибири. Историческое исследование», положивший
начало разработке глобальной темы — изучению роли энергетического фактора в
истории общества. Тут хотелось бы обратить внимание на два обстоятельства.
Первое — это высокая оценка моего подхода к проблеме зарубежными учеными,
особенно на Международном конгрессе по сохранению индустриального наследия в
Брюсселе (1991 г.). А второе — негативное отношение к моим штудиям со
стороны партийных функционеров. Дело в том, что в третьей Программе КПСС
было записано: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при
коммунизме». А моя периодизация роли энергетического фактора в истории
общества исходила из необходимости иметь принципиально иную, нежели
нынешняя, энергетическую базу для реального осуществления коммунистического
принципа «от каждого — по способности, каждому — по потребности». Обошлось
без оргвыводов, как тогда говорили, но пришлось пережить большие
неприятности.
В ряду публикаций по энергетической тематике можно назвать книгу «Прометеи
сибирской нефти», где на основе уникальных материалов прослежена история
поисков нефти и газа на протяжении столетий. Показано, как задолго до И.М.
Губкина М.В. Ломоносов изучал образцы предполагаемой сибирской нефти,
французы столбили «нефтяные» участки на Байкале, а Жюль Верн в малоизвестном
нашим соотечественникам романе «Михаил Строгов» предрекал великое нефтяное
будущее Сибири. Реально сибирская нефть долго не давалась в руки россиянам,
но, забив «золотыми» фонтанами, она вознесла их на вершину мировой славы и
одновременно ввергла в пучину глубочайшего системного кризиса.
Еще одна значимая для меня книга — «Сибирь в панораме ХХ века» — родилась в
результате разговора с одним из американских сенаторов за ужином в доме Д.
Биллингтона, руководителя Вашингтонского центра им. В. Вильсона осенью 1985
г. Мне было предложено в течение пяти минут посвятить сенатора в сибирские
проблемы. Ответом явилась целая книга, опубликованная на девяти иностранных
языках.
— Как и почему вы оказались в Уральском отделении РАН?
— В 1988 г. меня пригласил сюда председатель Отделения академик Г.А. Месяц
для создания первого на Урале академического Института истории и археологии.
Это была нелегкая задача. В стране все «сыпалось», вскоре распался Советский
Союз, брожение умов достигло апогея, рухнули традиционные парадигмы
исторического мышления, на мели оказались кадровые и материальные
возможности создания нового института. При постоянной действенной поддержке
Геннадия Андреевича трудности становления института удалось преодолеть.
Из представителей уральской и сибирской исторических школ был создан
молодой, работоспособный коллектив научных сотрудников. Сегодня его
численность 105 человек, из них 12 докторов наук и два члена Российской
академии наук. В ближайшее время ожидается защита еще 5–6 докторских
диссертаций. У института три филиала — в Перми, Челябинске, Салехарде.
Ежегодно мы издаем по два десятка монографий и большое количество научных
статей не только в России, но и за рубежом. Книги наших сотрудников выходят
в Англии, США, Франции и других странах. Выполнено несколько крупных
международных проектов в сотрудничестве с историками США, Бельгии, Франции,
Швеции и др. В последние годы мы уделяем много внимания общероссийским
проблемам и теоретическим вопросам исторической науки. Из большого числа
крупных обобщающих работ назову трехтомную «Историю казачества Азиатской
России», «Уральскую историческую энциклопедию», энциклопедию
«Металлургические заводы Урала XVII–XX веков», «Урал в панораме ХХ века»,
«Опыт российских модернизаций XVIII–XX веков». Эти работы отличаются
новизной постановки научных проблем, высоко оцениваются в России и за
рубежом. Создание такого института считаю одним из главных своих научных
достижений.
— Какие научные направления в настоящее время вы лично разрабатываете?
— Директору института приходится заниматься широким спектром тем, но главные
из них — индустриальное развитие и индустриальное наследие, проблемы
российских модернизаций и регионализма, исторический опыт и его
использование в современной социальной практике.
Индустриальное развитие Урала и всей Азиатской России рассмотрено в серии
проблемных статей и глав в коллективных монографиях, а также в докладах на
российских и международных конференциях. Большое внимание я уделяю
историческим аспектам промышленной политики, которая нынче проводится
«Единой Россией». Совместно со своей ученицей Л.В. Сапоговской в 2000 г.
опубликовал книгу «Исторический опыт промышленной политики в России
(научно-практический очерк)», в которой доказывается, что при известных
достижениях в индустриальном развитии нашей страны промышленная политика как
стратегия этого развития всегда отставала от нужд времени, не носила
системного характера. В прошлом году удалось завершить многолетнюю работу
над фундаментальной монографией «Уральская металлургия в контексте
модернизации России XVIII–XX веков».
В отличие от сибирского периода изучения индустриальных сюжетов, Урал
заставил обратиться к проблеме индустриального наследия. Во-первых, потому,
что индустриальная цивилизация уступает место постиндустриальному обществу,
и ее наследие требует тщательного осмысления, сохранения и музеефикации.
Во-вторых, индустриальное наследие Урала беспрецедентно по своим масштабам,
исторической глубине и относительной сохранности в силу многочисленных
стагнаций уральской промышленности и ее закрытости в ХХ в. Такого нет в
других регионах России, да и мира. Мои многочисленные публикации по данному
вопросу, в частности, об уникальном наследии Демидовых, выступления на
международных конференциях, участие в работе Международного комитета по
сохранению индустриального наследия (TICCIH) в качестве национального
представителя России позволили вывести исследования индустриального наследия
Урала на мировой уровень.
Тема индустриализации органично переросла в теорию модернизации России,
которая объясняет, что же действительно произошло с нашим Отечеством в ХХ в.
Концепция модернизации исходит из цивилизационной закономерности перехода от
традиционно аграрного общества к современному, индустриальному. В отличие от
многих отечественных и зарубежных авторов, я считаю, что Россия совершила
этот переход в 30–60-е гг. прошлого века со всеми вытекающими отсюда
последствиями и таким образом не осталась в стороне от столбовой дороги
мирового прогресса. Только благодаря этому она смогла выстоять во Второй
мировой войне и отстоять свою независимость в ходе ракетно-ядерной гонки со
странами НАТО в последующий период. В 1960-е гг. в мире было только два
государства, которые могли производить любой промышленный продукт, известный
в то время человечеству, — СССР и США. Следовательно, разговоры о фатальном
отставании России от Запада в ХХ в. не имеют под собой оснований. Более
того, у нее существовали предпосылки для перехода в постиндустриальное
общество, но начавшийся кризис социализма помешал этому. В итоге можно
утверждать, что в России победила модернизация, а не социализм. Конкретной
разработке данной проблемы посвящен специальный раздел в моей книге
«Общественный потенциал истории». Эти исследования поддержаны грантом
Президента Российской Федерации в номинации «Ведущие научные школы России».
Изучение региональных проблем было включено в программу деятельности
института при его основании, тогда, когда они еще не имели такой остроты,
как теперь. Мою первую статью «Советские региональные проблемы: причины и
следствия» пришлось публиковать сначала в США. Позднее я был приглашен
участвовать в международном проекте (Бельгия) по созданию вузовского
учебника «Основы теории и практики федерализма», где вел раздел «Федерализм
и регионализм». Итогом работы в данной области явились серия статей о
распаде СССР, книга «Регионализм в России» и первая в мировой историографии
фундаментальная монография В.В. Алексеева, Е.В. Алексеевой, К.И. Зубкова,
И.В. Побережникова «Азиатская Россия в геополитической и цивилизационной
динамике XVI-XX века».
Об историческом опыте у нас пишут и говорят много, но чаще всего это
сводится к лозунгам и оправданию тех или иных политических действий. Между
тем для России принципиально важно извлекать уроки из своего прошлого, не
повторять разные по форме, но однотипные по содержанию ошибки общественного
развития, не пытаться ухватиться за «фалды» чужого опыта, не соизмеряя
возможности его адаптации к своим специфическим условиям. Все это побудило
меня четверть века назад обратиться к изучению теории и практики
использования реального исторического опыта. В 1995 г. в докладе на XVIII
Мировом конгрессе исторических наук в Монреале я изложил достигнутые к тому
времени результаты, которые получили высокую оценку специалистов. Из большой
совокупности функций исторического опыта было выделено три главные:
экспертная, компаративная и прогностическая. Наибольший интерес вызывает
самая трудная — прогностическая.
Приведу примеры реальных исторических прогнозов. В 80-е годы XIX в. русский
философ К. Леонтьев предсказал грядущую революцию в России, которая, по его
мнению, должна была быть не либеральной, а коммунистической. В.И. Ленин на
рубеже XIX и ХХ вв. обосновал возможность победы социалистической революции
в одной отдельно взятой стране и подтвердил это на практике Октябрьского
переворота 1917 г., а Г.В. Плеханов доказал невозможность построения
реального социализма в России. Л.Н. Толстой предупреждал, что если в России
рухнет вера, то она на долгие годы превратится в царство денег, водки и
разврата. Так и случилось, когда дважды рушилась вера — сначала в
православного царя, а затем — в социализм и коммунизм. Поражают
реалистичностью прогнозы И.А. Ильина, относящиеся к середине XX в. Приведем
один из области внутриполитической, другой — внешнеполитической. В первом
случае Ильин предупреждал: «Если что-нибудь может нанести России после
коммунизма новые, тягчайшие удары, то именно упорные попытки водворить в ней
после тоталитарной диктатуры демократический строй. Ибо эта тирания успела
подорвать в России все необходимые предпосылки демократии». В другом случае
Ильин акцентировал внимание на том, что посткоммунистическое расчленение
России явится невиданной в истории политической авантюрой, ее территория
закипит бесконечными гражданскими войнами. По его подсчетам, возникнет «до
двадцати отдельных государств». Пока что появилось пятнадцать, но процесс не
завершен.
— Что является основой исторического прогнозирования?
— Факторов много. Остановимся на одном из них — исторических циклах (вековых
и четвертьвековых). По моим наблюдениям, рубежи четырех последних веков
ознаменовались для России крутыми переменами основополагающего свойства. В
конце каждого из предшествующих веков развивалась фаза распада, достигающая
апогея в 10-е годы последующего, а затем наступала фаза возрождения. Не
исключена вероятность того, что апогеем пятого векового цикла станут 10-е
гг. XXI вв., как это случалось в 1610–1613 гг., 1708–1709 гг., 1812–1814
гг., 1914–1917 гг.
Внутри вековых циклов регулярно действуют четвертьвековые, связанные со
сменой политических элит. На протяжении двух последних веков российской
истории средняя продолжительность существования каждой правящей элиты, за
небольшим исключением, колебалась в пределах 20–25 лет. Они имели ярко
выраженное политическое лицо и определяющее влияние на исторические процессы
в России. Следовательно, при слабых демократических традициях нашего
Отечества судьбу страны в основном определяла правящая элита. Со смертью
Брежнева эта тенденция начала размываться, и теперь стоит вопрос: что будет
со страной после 25-летия со времени его смерти, в 2008 г.? Тем более что
ориентировочно на это время приходится апогей пятого столетнего цикла
российской истории.
— Руководствуясь вашей концепцией исторического опыта, можно ли извлечь из
стародавней «русской идеи» практически значимые подходы для формулирования
национальной идеи современной России?
— Это тема особого разговора, посмотрите мои специальные публикации. Пока
скажу кратко. Основными компонентами русской идеи были православное
мировоззрение, сильное государство, мессианство («Москва — третий Рим, а
четвертому не бывати»), всесословное и всеславянское единство,
наднациональный характер. Принято считать, что большевистская революция
полностью перечеркнула эту идею. Однако ее основные компоненты, по-моему,
продолжали осуществляться, но в другой форме. По крайней мере, тезис «Москва
— Третий Рим…» воплотился в Третьем интернационале, а затем в
социалистическом содружестве государств, охватившем своим влиянием почти три
четверти населения планеты. При нынешних подходах к национальной идее стоило
бы учитывать, что в нашем многонациональном Отечестве она всегда была
общенациональной, поскольку Россия создавалась не на этнических принципах, а
на основе духовной общности. Существенно и то, что в русской идее звучали
гражданственность, служение всех сословий единой цели,
национально-государственное достоинство страны и просвещение — от
христианского «просветление», означающее не только накопление знаний, но и
высокую нравственность.
— Вы не упомянули о трех своих книгах и многочисленных статьях в
периодической печати, раскрывающих обстоятельства гибели последнего
российского императора Николая II и его семьи на Урале, вашей работе в
правительственной комиссии по идентификации царских останков…
— Потому что это лежит несколько в стороне от моих основных научных
интересов, и занимался я царской темой скорей из гражданских побуждений,
после того как Святейший Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II,
выслушав мои аргументы в пользу необходимости проведения исторической
экспертизы, сказал: «Я не махну кадилом на похоронах, пока вы, ученые,
убедительно не докажете принадлежность останков царской семье». В моих
публикациях доказывалась изначальная несостоятельность ряда выводов
правительственной комиссии, тем не менее она предпочла положиться на
результаты генетической экспертизы, которая в последние годы поставлена под
сомнение американскими и японскими генетиками. Тогда, в 1998 г., несмотря на
гнев председателя комиссии Б. Немцова, я представил ему особое мнение,
выражающее несогласие с решением комиссии. Своей точки зрения придерживаюсь
и до сих пор. Я убежден, что ошибочное решение рано или поздно придется
пересматривать. Для этого накапливаются новые убедительные материалы.
…Вообще, мое твердое убеждение — прошлое может и должно служить будущему,
это необходимо хорошо усвоить политикам, да и всему обществу.
Фундаментальные исторические исследования как раз и призваны установить и
научно обосновать эту связь и преемственность.
|
В
области гуманитарных наук лауреатом Демидовской премии 2006 г. стал Вениамин
Васильевич Алексеев — известный российский историк, основатель новых научных
направлений по исследованию влияния энергетического фактора на ход
исторического развития, изучению индустриального наследия, российских
модернизаций, использования исторического опыта в современной социальной
практике. Академик Алексеев — заместитель председателя УрО РАН, директор
Института истории и археологии, автор 500 научных публикаций, в том числе
двух десятков монографий и популярных книг на русском и иностранных языках.
Вот что ответил на вопросы редакции нынешний лауреат -уралец.