Алексанр Касымов:
"Я просто вслушиваюсь в голоса..."

Я умру, как захочется сильно не жить —
Только нежить свое бытованье в словах…

Парадокс, но это так: «век скоростей», электронная почта и форумы в Интернете вернули в нашу жизнь старинное волшебство «почтового романа»: общения, не нацеленного на немедленную встречу в жизни, но по свободе, непринужденности и интенсивности диалога — уже становящегося встречей:  в виртуальном пространстве, в более чем реальном времени…

Так получилось, что… не получилось у нас с Александром Касымовым встретиться. И теперь не получится уже никогда. Но на счастье и на память остаются теперь в моей жизни два года «электронной» переписки: чисто литературного по природе заочного знакомства, которое перестало быть таковым почти сразу же: виртуальный корреспондент со второго письма стал собеседником и другом. По-моему, иначе он просто не умел.

   Александр Гайсович Касымов родился в Минске, окончил филологический факультет Башкирского университета и жил в Уфе. Принимал живейшее участие в проблемах и чаяниях местных писателей и художников, был «ответственным квартиросъемщиком» собственного сайта — сетевого литературного журнала «Квартира X». Кроме того, публиковал эссе и критические отзывы в «Знамени» и других литературных журналах. «Наука Урала» несколько лет назад напечатала подборку его стихов, и несколько членов нашей редакции успели стать завсегдатаями «гостиной» в Квартире X. Касымов помогал и помог многим и многим авторам, словесность воспринимал как атмосферу, как погоду, как необходимое и достаточное условие своего существования. Каково дыхание литератора, таков и стиль, и Александр писал о себе: «Искренность — эклектика жизни. Я просто откликаюсь на прохожих и проезжих, я просто вслушиваюсь в голоса остановившихся возле меня, попросивших о сигарете или двух рублях». Его письма, статьи, сохраняли обаяние момента и настроения. И еще, как сказали бы раньше, — это была работа благородного сердца. Но без высокого штиля и глобальных умозаключений: благородство — человеческое, и сердце — сопереживающее. Словесную ткань все равно не пощупать, в готовой — ничего не исправить, удачно сотканная, она и есть «море воздуха и никакого насилия над добрыми чувствами». Живя, повторяю, словом, он знал, конечно же, что язык и реальность, литература и жизнь едины даже в противостоянии, и «прекрасное письмо» — лишь материализация чувства общей трагедии и общей судьбы: «…возможно, слово и дано человеку, чтобы не совпадать с речевым идеалом, чтобы добираться, но не добраться до цели, по-иному —  не лишиться ее?»

Стихи, по его же замечанию, «всегда проще и грубее поэзии». Свои стихи Александр Касымов ценил невысоко, никуда не «проталкивал», но присылал для дружеского обсуждения. Видимо, он и писал, и давал их читать другим главным образом для того, чтобы в чем-то лучше понять себя. Но стихи — судите сами, какие. В них нежность и музыка, разговоры без начала и конца, вопросы без ответов, надежда без просьбы, расставание без упрека. Все — как в жизни. Все — как в стихах, где даже печаль — чудо, даже боль — сигнал бытия, то есть, иное лицо надежды. Пока ты живешь.

15 июля, «на перевале» лета 2003 года Александра Касымова не стало. Что станется с памятью о нем — зависит теперь от нас.

Е. Изварина

* * *

Прохожий, как ангел, навстречу идет.
Выходит из тьмы и тьму освещает.
Ночь слово берет и слово крадет.
И вирши слагает, но их не читает.
И птица в ветвях трепыхает крылом.
И ветка под птицею гнется, ликуя.
И горбится кто-то в окне над столом,
дощечку со знаком бархоткой шлифуя.
О, бархат, приятный на ощупь руке,
замызганный, добрый и, может быть, вечный!
Что знаки — их много в бегущей строке!
Тряпица истрется — искусство калечит.
Что бархат! Пространство, где можно писать…
И ветка, и ночь, и безумная птица…
Художник, художник, учись рисовать
на чистой, на ясной, на каждой странице!

* * *

А за лесом другой,
а за тем еще третий.
А за третьим — поляна,
напилась она пьяна.
В небо бросила сети.
Мир прогнулся дугой.
Отломилася дужка
от ведерка с водой,
что утопло в воде.
Нет водицы ни кружки.
…Седина в бороде.
(Анекдот с бородой!)

* * *

Ты, который не я, но который — немножечко я,
тот, с которым на вы, и на мы, и на как-то еще,
я спрошу: из какого сырья,
из какого ключа происходит-течет…
Я спрошу телефон. И сквозь треск…
происходит-течет та река, где не видно волны…
(по воде — хулиган-арабеск)…
где все воды водою полны…
Я спрошу сам себя. (Этот угол — проклятье, но рад
я сегодня проклятью, телефонный пират!)
И все воды — тоской и водой!..
Говорю: цвет воды — золотой!..

***

И ни счастья, ни воли, ни доли
(золотая она, золотая!).
Я учусь все в окраинной школе —
в телескоп бытие наблюдаю.

Наблюдаю цветенье и жалость
не умею понять как искусство.
Вот пчела подлетает и жало
вмиг вдвигает медовое. Пусто,

где нет меда, а только укусы.
Насекомые реют над миром.
Чингисхан прибирает улусы
к рукам.
              Квартирьеры меняют квартиры.

Я один — и труба телескопа.
Вылетаю в трубу вместе с дымом.
Жди меня много лет, Пенелопа,
позабыв, что я не был любимым.

И на пасеке этой глобальной
все закончится миром…
                                 Без меня…

* * *

Жизнь прицеплена к жизни другой —
побрякушкой, игрушкой, валдайчиком.
Под дугой, под тугой живой звон.
На музЫку, на звон жизнь растрачена.

И чего? И зачем? Говори ж!
Ах, как пО воду — да по проводу!..
Умирает в пейзаже Париж.
Жизнь течет — безо всякого повода.

Отцепиться, извлечься, как корень!..
Поломаем, а после построим!..
Разбежаться, а после собраться…
Ах, не надо было стараться!..

(Погляди да послушь меня!
Эта ночь да светлее дня!)

***

Там, где светится вода,
отражая свет небесный,
там без всякого труда
нам приходят в душу песни.

Там, где светится вода,
двигаясь в потоках разных,
там имеется среда
паучков-рачков непраздных.

Там, где светится вода,
проживают там форели.
Ночью там костры горели,
серебрилися свирели…
Там, где светится вода…

 

* * *

Я приеду, когда
дождь добьет, доколотит свою эпопею.
Захочу засмеяться, но не посмею,
потому что забуду чувство стыда.
За балконом сырость и запах грибной.
И полынью запахнет, когда чуть подсохнет.
Звуков нет. Население глохнет.
Слышно что-то лишь нам с тобой.
Два дыханья — дыханье одно.
Ни стыда, ни закона.
Все равно, занавешено ли окно.
Все равно… Мы на том берегу Рубикона.

* * *

                                            Д. В.

Жизнь так хороша, что позволь, я умру.
Сперва понарошку, а после всерьез.
Шар нежности скачет меж звезд и берез.
При жизни познавши в мячик игру,
душа моя плачет в крапивном лесу…
Все глупо. Зачем я такое несу?

Но шар — это тело.
                   А нежность — лишь функция тела!
Ах, физиология — лес и крапива!
Чего это песня такого хотела,
когда мы завыли с тоской некрасивой?
…И я говорю, хотя должен молчать.
И медленно-медленно воду качать.

Поток речевой — не поляна, — пустырь,
где пал от разрыва аорт богатырь.
Печальное тело сползло под березу —
и шар развернулся в отчетную прозу.

…А ты все иначе поймешь, ощутишь.
            (Тишь. Мышь. Стриж.
Татарник, репейник, мальчишка-плохиш).

* * *

Я Твой книгоноша
с пустою заплечной сумой

Все роздал и продал,
и я возвращаюсь домой.

И яко писахо,
               вот так на базар и понес.
И Ты не узнаешь,
               что Ты был все время со мной.

И голос, и книжки,
               и стук от колес…
И я возвращаюсь
               с пустою сумой.