Академик РАН М.В. Садовский: "ФИАН - моя альма матер"

   — Михаил Виссарионович, вы избраны действительным членом Российской академии наук. Каково ваше отношение к этому событию?
   — Проблема статуса, престижа Академии наук разными людьми воспринимается по-разному. У нас в России исторически сложилось так, что избрание в члены РАН стало высшим признанием достижений того или иного ученого со стороны профессионального сообщества. Твои коллеги, лучшие из них, выбирают тебя, считая достойным этого звания. Но не надо к этому относиться, как говорил Н.В. Тимофеев-Ресовский, со «звериной серьезностью». К сожалению, жизнь устроена так, что далеко не все достойные люди науки становятся членами Академии. Хотя, как правило, недостойных людей там очень мало.
   Что касается меня, то с Академией наук я связан, можно сказать, генетически, потому что родился в семье человека, который стал членом-корреспондентом АН, затем академиком. Правда, произошло это в то время, когда я уже оканчивал университет. В этом смысле я «профессорский сынок». И последнее обстоятельство не столько помогало, сколько мешало мне большую часть жизни. Потому что, следуя стереотипу, многие люди видели во мне только «сына Садовского».               

— В каком-то смысле это неизбежно: если отец — такая яркая личность, как Виссарион Дмитриевич, то выйти из его тени очень трудно. И все-таки, согласитесь, быть сыном академика Садовского не так уж плохо.

— Конечно, отец сыграл огромную роль в моей жизни, но именно как отец. Мое становление в науке, те или иные повороты в научной деятельности определялись совсем другими людьми, с которыми меня сталкивали удачные или неудачные обстоятельства. В каком-то смысле, может быть, я был обречен выбрать этот путь. С пяти лет бывал в Институте физики металлов, иногда отец брал меня с собой на научные конференции. Вокруг всегда были умные, интересные люди, большинство из которых занимались наукой. В подростковом возрасте я увлекся радио и собирался поступать на радиофак УПИ. Но однажды отец подарил замечательную книжку Я.Б. Зельдовича «Высшая математика для начинающих». Эта книжка открыла для меня новый мир. Я решил стать физиком-теоретиком. В этом смысле Я.Б. Зельдович для меня стал «крестным отцом», хотя лично я с ним знаком не был.

— Михаил Виссарионович, мне почему-то кажется, что и в школе, и в институте вы были отличником.

— В этом смысле я человек тривиальный, действительно был круглым отличником. Но не потому, что обладал особой усидчивостью или имел к этому стремление, просто мне легко все давалось.

— Хотя бы раз в жизни получали двойку?

— Получал. В 5-м классе по алгебре. Это событие меня совершенно потрясло. Но двойка была справедливая.

— Хотя и косвенное, но влияние на ваш выбор жизненного пути Виссарион Дмитриевич все-таки оказал. Наверное, вам легче было преодолевать те трудности, с которыми  обычно сталкиваются молодые ученые?

— Возможно. Но у меня сложилось так, что к обычным трудностям добавились специфические. Директор Института физики металлов М.Н. Михеев отказался взять меня в аспирантуру именно потому, что здесь работал отец, чтобы не разводить семейственность. В те времена считалось, что когда отец и сын работают на заводе — это династия, а когда в институте — это семейственность. Позже оказалось, что все к лучшему. Потому что в результате я поступил в аспирантуру теоретического отдела Физического института АН СССР им. Н.П. Лебедева к молодому тогда члену-корреспонденту АН СССР Леониду Вениаминовичу Келдышу. Это и определило мою дальнейшую судьбу.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло…

— Именно так. Но тогда решение директора вызвало и у меня, и у отца, который не имел никакого отношения к моей научной деятельности, огромное возмущение. Это было несправедливо. Помог мой научный руководитель, выдающийся теоретик П.С. Зырянов. Я познакомился с ним, когда оканчивал первый курс Уральского государственного университета. Еще тогда, в студенчестве (хотя я в достаточной степени самоучка — начал заниматься наукой задолго до университета) он советовал мне ехать в Москву, чтобы развиваться дальше. П.С. Зырянов и порекомендовал меня Л.В. Келдышу.

— Итак, вы оказались в теоротделе ФИАНа — том самом, которым руководили И.Е. Тамм и В.Л. Гинзбург, где работали тогда А.Д. Сахаров, Л.В. Келдыш и многие другие выдающие ученые. Физику-теоретику об этом можно только мечтать.               

— В общем, да. Я появился в отделе примерно через неделю после смерти Игоря Евгеньевича Тамма. Поэтому видеть его мне, к сожалению, не довелось. Но в научном плане надеюсь, что могу причислить себя к школе теоретической физики теоретического отдела ФИАНа, которая несколько условно называется школой И.Е. Тамма.

Теоротдел ФИАНа — это выдающаяся организация. Подавляющее большинство наших нобелевских лауреатов — это физики. Из всех награжденных только четверо не из ФИАНа: Л.Д. Ландау, П.Л. Капица, Ж.И. Алферов и теперь А.А. Абрикосов. И.Е. Тамм, П.А. Черенков, И.М. Франк, А.Д. Сахаров, Н.Г. Басов, А.М. Прохоров, В.Л. Гинзбург — все из Физического института АН СССР. И трое из них — И.Е. Тамм, В.Л. Гинзбург, А.Д. Сахаров — сотрудники теоротдела. Это все исключительные люди, в том числе и в плане человеческих взаимоотношений.

— Вы и тогда это понимали?

— И тогда понимал. Конечно, я испытывал некоторый комплекс провинциала. Это был крупнейший институт Академии наук, официально признанный флагманом физической науки. А я — молодой аспирант, вчерашний студент, не из столичного вуза, в значительной мере самоучка. С первых дней я попал в очень необычную атмосферу товарищества, дружеских отношений, взаимопомощи, активных дискуссий и абсолютного равнодушия к чинам, степеням и званиям. Там никому не было никакого дела, кто чей сын, откуда прибыл и какие регалии имеет. Важно было, что ты представляешь собой как личность, какой из тебя получится научный работник. В течение нескольких месяцев я стал в отделе «своим» человеком. И я склонен считать, что остаюсь в этой компании своим до сих пор. В этом смысле я совершенно четко ассоциирую себя с фиановской школой теоретиков.               

Руководил  теоротделом  В.Л. Гинзбург. Я слушал его на семинарах и сам выступал. Там я стал сложившимся теоретиком. А еще своими «крестными отцами» в теории, точнее в методологии, считаю А.А. Абрикосова, Л.П. Горькова и И.Е. Дзялошинского. В 1963 году вышла их книга «Методы квантовой теории поля в статистической физике». Этими методами я и мои сотрудники пользуемся всю жизнь.  Вольным слушателем в МГУ я был на лекциях Дзялошинского, на семинарах время от времени вступал в дискуссии с Абрикосовым и Горьковым. Дзялошинский был оппонентом моей кандидатской диссертации, а Горьков — докторской. Позже мнение Абрикосова стало важным аргументом для перехода из Института физики металлов в Институт электрофизики. ФИАН и есть моя альма-матер, из которой я происхожу. И надеюсь, что мои фиановские коллеги считают так же. Хотя жизнь сложилась так, что после окончания аспирантуры я вернулся в Свердловск. Мне опять повезло, я попал в только что организованную лабораторию теории твердого тела Института физики металлов. Ее возглавлял тогда Ю.А. Изюмов. Он собрал работоспособный коллектив из талантливых ученых. С 70-х до середины 80-х годов это был, несомненно, сильнейший коллектив физиков-теоретиков в Свердловске.

Наши отношения с Юрием Александровичем Изюмовым никогда не были простыми. Я считаю их деловыми и в достаточной степени дружескими. Дружескими они остаются и по сей день. Юрий Александрович – человек нетривиальный — в отношении меня всегда проявлял корректность и уважение. Он никогда не оказывал на меня давления в научном плане, предоставив полную свободу в выборе направлений научных исследований.               

В ИФМ я проработал 13 лет. Естественно, для меня это тоже родной институт. Хотя бы потому, что там работал мой отец. Историю развития института я наблюдал в течение почти 50 лет, начиная с раннего детства.

— Так или иначе, дела у вас складывались совсем неплохо. Вы защитили кандидатскую и докторскую диссертации, немало сделали в науке. Однако в 1987 году вы приняли предложение возглавить лабораторию теоретической физики Института электрофизики УрО РАН. Мне кажется, что это был достаточно рискованный шаг. Зачем вам нужно было начинать все с начала?

— Это решение мне далось нелегко. Так же, как в свое время отъезд в Москву. Я думал, советовался, сомневался. Но считаю, что поступил правильно. В ИЭ в самые сложные 9 лет я был заместителем директора. Думаю, свой долг перед институтом я выполнил, хотя никогда не считал административную работу своим призванием. Сейчас, к счастью, я имею возможность больше времени уделять науке.

— О науке. Вас считают крупным специалистом в области теории конденсированного состояния. В нашем разговоре вы подчеркиваете, что занимаетесь теоретической физикой. Насколько я понимаю, это более широкое понятие…               

—  Стремление смотреть на вещи шире у меня было всегда. Я, конечно, не такой универсальный специалист, как В.Л. Гинзбург, но тоже происхожу из курса теоретической физики Ландау и Лифшица, где все воспринималось как единый предмет. Поэтому я считаю себя специалистом не в области физики твердого тела, а в области теоретической физики. В рамках теории твердого тела (теперь это называется теорией конденсированного состояния) я занимался вопросами электронной теории неупорядоченных систем (основное направление, которое мне задал Келдыш в аспирантуре), теорией фазовых переходов металл-диэлектрик и теорией сверхпроводимости.

— Если бы не было компьютера, основными рабочими инструментами для вас были бы ручка и тетрадка?

— Конечно, компьютеры значительно облегчили нашу работу. В свое время я насаждал Интернет в институте, как Петр I картошку. Но и сейчас под рукой всегда ручка и тетрадка.      

— Значит ли это, что вы постоянно думаете о своих формулах?

— Вовсе нет. Ничто человеческое мне не чуждо. Возможно, в подсознании что-то крутится, но сказать, что я всегда и везде думаю о решении какой-то задачи, было бы неправдой. Не только невозможно постоянно думать о формулах, но и постоянно заниматься наукой. Иногда результаты появляются как бы сами собой, но бывает порой тупик идейный, порой технический. Думаю, каждый с этим сталкивался. Именно поэтому я занимаюсь преподаванием и считаю эту работу очень важной. Она помогает сохранять форму, не чувствовать комплекса неполноценности, если что-то не клеится. Потому что ты делаешь полезную работу — учишь студентов. Не бывает так, чтобы человек творил и творил непрерывным потоком, во всяком случае, со мной. Впервые я прочитал эти мысли у Р. Фейнмана — фигуры сопоставимой с Эйнштейном (только менее известной широкой публике), мне они очень близки. Многие вынуждены заниматься преподаванием для заработка, у меня же для этого другие причины. По сравнению с основной работой заработок в качестве преподавателя у меня ничтожный.

С 1991 года я — профессор кафедры теоретической физики УрГУ. Проблемы высшего образования мне близки, и я стараюсь ими заниматься. Считаю, что у нас была и в значительной мере остается до сих пор лучшая в мире система образования, несмотря на попытки наших реформаторов ее угробить. Правда, они в этом преуспели и имеют шанс довести дело до конца.

— Нынешнее студенчество отличается от «доперестроечного»?

— Контингент слабее того, что был 10 лет назад. Хотя не думаю, что это серьезно угрожает науке. В науку, как правило, идут люди, имеющие внутреннее стремление ей заниматься. Хорошие ученые получаются из тех, у кого этот внутренний интерес неистребим и не связан со стремлением немедленно получить финансовую компенсацию. Такие люди всегда были и сейчас есть. Наука никогда не была слишком денежным занятием. И в советские времена продавец урюка на базаре зарабатывал больше ученого. Заработки были небольшими, но достаточными. Человек знал, что сможет содержать семью. Сейчас этого нет. Хотя я бы не хотел присоединяться к бесконечным сетованиям по поводу бедственного положения работников науки. Дифференциация оплаты труда очень большая. Средняя заплата в некоторых научных учреждениях существенно превышает среднюю по стране. Хотя некоторые институты действительно бедствуют. Но говорить, что все погибло и мы нищие, — неправильно. Ученые народ живучий. Меня больше угнетает обстановка нестабильности.

— Мне кажется, что вы человек достаточно жесткий. Есть вещи, которые вы не приемлете абсолютно?

— Конечно, есть. Например, ложь.

— И дилетантства не признаете?

— Признаю. Я сам дилетант во многих вещах. Одно из моих увлечений – история. Я ее люблю, много читаю и полагаю, что неплохо и довольно детально знаю историю со времен Французской революции. В этом смысле я дилетант. Другое дело, когда дилетант начинает поучать профессионалов. К сожалению, в истории пишется много дилетантских вещей, здесь я тоже не терплю, когда происходит фальсификация. Но я трудов по истории не пишу. А в принципе, к дилетантизму и вольным беседам отношусь совсем неплохо.

— Я знаю, что вы плохо относитесь к религии.

— Да. Я человек резко антиклерикальный, несмотря на то что генетически происхожу из духовного сословия. Мой дед был профессором духовной семинарии. А все его дети, в том числе и мой отец, стали атеистами. Для человека науки вопрос религии решен давно и окончательно. Он сводится к известному высказыванию Лапласа: «Государь, я в этой гипотезе не нуждаюсь».

— Наверное, с вами непросто дружить. У вас есть настоящие друзья?               

— Есть. С одним из них я дружу с первого класса, почти пятьдесят лет. Есть друзья с первого курса университета и приобретенные уже в зрелом возрасте.

…На стенах кабинета Михаила Виссарионовича висят четыре портрета: Виссариона Дмитриевича Садовского, Виталия Лазаревича Гинзбурга, Павла Степановича Зырянова и Леонида Вениаминовича Келдыша. Немного в стороне свидетельства на английском языке о том, что он является членом Американского и Британского физических обществ. О том же, что он председатель правления Объединенного физического общества РФ, член Совета ректоров Екатеринбурга, лауреат премии РАН им. А.Г. Столетова я узнала из официальных справок.

Так и хочется написать, что отец бы им гордился. Плохо это или хорошо, но я тоже мысленно сравнивала отца и сына. Хотя ничего общего, кроме того, что оба имеют отношение к науке, не нашла. И люди разные, и наука непохожая. В моем последнем интервью с Виссарионом Дмитриевичем, которое состоялось по поводу присуждения ему Государственной премии, тот говорил в основном о промышленности. В списке награжденных было очень много производственников. И академик утверждал, что основную работу выполнили они, а он просто стоял у истоков. То же самое приходит в голову и сейчас. Он просто стоял у истоков, когда подарил сыну «Высшую математику для начинающих».

Т. Плотникова
Фото С. НОВИКОВА