Наталья Санникова. В далеком городе

   Не так много мы знаем поэтов, одинаково уверенно чувствующих себя и в игровом пространстве сюжетного повествования, и в поле напряжения лирического монолога. Ещё одно редкое для литератора умение, а точнее, свойство и качество — «изменять не изменяя». Всецело доверясь повседневной речи, естественной форме и человеческой интонации, — говорить с читателем на его языке, но своими словами. На крошечном временном отрезке, в те полминуты, пока звучит или читается с листа стихотворение, — прожить целую жизнь, а то и не одну. Не сочинить — не подчинить себе, своим авторским амбициям, — а просто сказать:
 

…Была гитара, ночь и женщина была —
она была, но с ней никто не говорил.

 

— И всё. Всё становится на свои места: боль и нежность, гонор и компромисс, одиночество… А также понятие о настоящей поэзии, не «изящном искусстве», а личном праве голоса.

Голос Натальи Санниковой — это голос в защиту. Она пишет о любви и с любовью. В ее стихах все — «от музыки, прекрасной без причины»: от самой жизни, от нашей общей печали…
 

Е. ИЗВАРИНА
 

Из цикла «Простые истории провинциального вокзала»
 

1
 

Однажды поезд опоздал на перегон,
и ночь туманы разлила на посошок.
Пришел мужчина на мерцающий огонь
и прикурил, и даже пальцев не обжег.
Он сел на лавку у накрытого стола,
ему налили — выпил разом. Докурил.
Была гитара, ночь и женщина была —
она была, но с ней никто не говорил.
Мужчина был не то чтоб молод, но хорош.
(А поезд точно подавали через час).
И он махнул рукой на двери: мол, пойдешь? —
она кивнула и поспешно собралась.
Он тоже вышел и догнал ее впотьмах,
они пошли через какой-то темный двор.
А на вокзальных много видевших часах
был час, когда не спят диспетчеры и вор.
Он обнял женщину, когда свернули в парк,
подвел к скамейке, стал шептать привычный вздор.
Стояла осень, и от губ тянулся пар.
Она присела, не вступая в разговор.
И лишь когда он наклонился к ней рывком,
она сказала странно звонко: «Поспешим»,—
и, облизнув сухие губы языком,
раскрыла руки и сомкнула там, над ним.
.....................................................................

Когда мужчина быстро вышел на перрон,
спеша нагнать простои, тронулся состав.
Мужчина прыгнул в проплывающий вагон.
Вагон был пуст. Он лег и стал считать до ста.
 

2
 

Ему было года три с половиной.
Вечером соседка тетя Ирина
Сказала маме: складывай вещи,
Наши отступают — надо уезжать.
Потом он запомнил холодный город,
Трудное в середке слово «голод»,
Мамину истерику и пару затрещин
За то, что с перепугу начал кричать.

Потом было все как у всех — у многих.
В доме появились двое безногих
Солдат, один поселился с ними —
Мама называла его Максим.
Весной у Аленки вернулся папа.
Мама достала брюки из шкапа
И отдала их дяде Диме,
Сказала: Андрей почти не носил.

В пятьдесят четвертом мамы не стало.
Максим попрошайничал у вокзала.
Сосед дядя Дима спился и помер.
Красавица Алена поступила во ВГИК.
А он с товарищами постарше
Пошел за дело куда подальше,
Получил спецовку, паек и номер
И от скуки впервые дорвался до книг.

Потом, после срока, поехал в город,
Где он родился. В справочном скоро
Сказали адрес: с женой и дочкой
Вернулся хозяин в сорок шестом.
Весь день он ходил по двору, не зная,
Зайти ли к отцу. Снег почти растаял,
Но к вечеру приморозило. Ночью
Напился водки и уснул под мостом.

 

* * *

 

В далеком городе по улице ночной
Плывет неспешно старенькая «жига».
Играет радио и песенкой смешной
Уставшего теребит пассажира.
Крыльцом примерзшая к простуженной земле,
Фонариком подмигивает лавка.
При входе в лавку на невымытом стекле
Приклеена положенная справка
О том, что здесь торгуют плохоньким вином,
А также прочей пестрой дребеденью.
Далекий город засыпает мирным сном,
Но кое-где гуляют день рожденья.
На перекрестках суета поулеглась,
И светофор моргает желтым глазом,
Как будто нехотя поддерживает связь
Дорожного движения с горгазом.
Весь мир пронизан паутиной бытия —
Канализацией и телеграфом.
Играет музыка. И песенка моя
Карается эквивалентным штрафом.

 

* * *

 

Так долго говорили о любви,
Что целый год не помнили о смерти.

Под Рождество случайный визави,
Как пауза в предпраздничном концерте,
Когда уже почти сошла с ума
От музыки, прекрасной без причины,
Вдруг стихло. И ко мне пришла зима
С улыбкой незнакомого мужчины.
И алый жар моих вчерашних снов
Поднялся до предсмертного озноба,
До хруста потрясения основ —
И в ужасе мы отвернулись оба.
Чего он испугался? Не меня
И не себя — того, что много выше.
Он тоже жил, по-своему любя,
И музыку какую-нибудь слышал.
..........................................................

Никто не знает, из каких обид
Любовный сор пробьется в наши щели.
Но если с вами кто-то говорит,
Молитесь, чтоб вы оба уцелели.

 

* * *

 

Останься со мною, со мною,
пронзи мое сердце насквозь,
покуда висит за спиною
звезда, и ничто не сбылось.
Покуда стоит перед нами
лишь дым, и египетской тьмой
окутаны мы, точно снами.
Мой ангел, что сталось со мной!
Я верю, как школьница в мае,
чужому его языку,
я тонко улыбку ломаю,
как дым, отпуская тоску,
тоску по несбывшимся веснам,
по темным аллеям и снам.
Ах, нужно быть сильным и взрослым,
чтоб плакать по синим глазам,
чтоб знать неутешную правду,
играя в любовь на ветру.
Египет смещается вправо,
но я там уже не умру.

 

* * *
 

А.В.
 

Да, просто жить, с балкона видеть двор,
Детей на разноцветной карусели,
Легко забыть случайный разговор,
Вернуться в дом, курить в своей постели,
Пить чай с лимоном, говорить слова,
Искать любовь и находить привычку,
Услышать ночью, как растет трава,
А утром опоздать на электричку,
Пойти на запад или на восток,
Играть на деньги, выглядеть роскошно,
За год связать каких-то пару строк,
Почувствовать себя бездомной кошкой,
Не путать вожделенье и тоску —
Так одиночество рядится в голос плоти,
Попуткой из глуши лететь в Москву
И лечь на снег на первом повороте.

 

* * *

 

Изгои долгого столетья, певцы и пасынки земли,
Иных уж нет на этом свете, иные в плаванье ушли.
Паяцы, мимы, извращенцы, отсрочен час последней лжи,
Пока на длинном полотенце не жизнь, а рукопись лежит.

Сорокалетним было легче: они платили по счетам
И стройно двигались навстречу непокоренным городам.
И города им покорились. Осталось небо. До него
Не дотянувшись, пели, пили — но жили! — все до одного.

И только вышедшие следом чуму познают и суму,
Дотянутся, сольются с небом, как принято, по одному.
А посему и лгать не страшно: шуты, воистину шуты.
И век чужой, и жизнь не ваша. Лишь мерзлый запах высоты…

 

г. Каменск-Уральский