Академик М.И. Кузьмин: "С природой шутить нельзя..."

Академику М.И. Кузьмину научная Демидовская премия присуждена за выдающийся вклад в формирование нового направления в геологии — химической геодинамики, а также решение проблем глобального изменения природной среды и климата на основе комплексного изучения осадков озер Байкал, Хубсугул и малых озер Центральной Азии. Михаил Иванович — ученый с международным именем, директор Института геохимии Сибирского отделения РАН, председатель президиума Иркутского научного центра этого отделения — второго по величине после Новосибирского и одного из крупнейших в стране. В прошлом году к его высоким званиям и наградам добавился титул почетного гражданина города Иркутска. Наша «демидовская» беседа, однако, состоялась не в Сибири, а в Москве, накануне академического общего собрания, что в определенной степени символично: по происхождению Кузьмин коренной москвич, хотя возвращаться в столицу, как выяснилось, он не собирается. Но об этом — позже. Первым делом, конечно же, мы расспросили его о начале творческого пути.


 

   — Уважаемый Михаил Иванович, когда началось ваше увлечение геологией? И как оказались вы в Прибайкалье, что заставило променять столичный комфорт на сибирскую «глубинку»?
 

— Геологией я увлекся еще в школе. С пятого класса ходил в геологический кружок при МГУ, и когда поступал на соответствующий факультет этого университета, уже неплохо представлял предмет своих будущих занятий. Университет мы заканчивали в 1960-м, в очень динамичный период. Государство осваивало восточные просторы, разворачивалось Сибирское отделение РАН. Диплом я делал на кафедре петрографии, мой учитель профессор Владимир Сергеевич Коптев-Дворников хотел оставить меня в московской аспирантуре, но я был романтиком и решил по-другому — сначала даже согласился на распределение в Казахстан. В итоге отправился в Иркутск, в единственный в Сибирском отделении Институт геохимии, созданный академиком Александром Павловичем Виноградовым и возглавляемый в те годы академиком Львом Владимировичем Таусоном, которого в 1989 году мне довелось сменить на директорском посту. Недавно мы отмечали 50-летие Института, вспоминали его историю, первые шаги. Это было очень насыщенное событиями, напряженное, но страшно интересное время. Сразу после приезда Таусон послал нас в экспедицию. Так началась серьезная профессиональная работа.
 

— Ваши первые изыскания проводились на территории Сибири?
 

— Да, мои первые самостоятельные исследования были посвящены гранитам Забайкалья, по ним в 1966 году я защитил кандидатскую диссертацию. Позже география путешествий стала расширяться. Мы начали осваивать Монголию, затем добрались до океанов…
 

— Маршруты, разумеется, диктовались не праздным любопытством. Именно в экспедициях, надо думать, и накапливался материал для все более широких обобщений, формировалось понятие «химическая геодинамика» и многие другие…
 

— Конечно же, для геолога, геохимика экспедиции, полевые данные и образцы — основа основ, без них не только не продвинешься в понимании природы вещей, но и не построишь хоть сколько-нибудь правдоподобной гипотезы. Меня всегда занимали процессы глобальные, связанные с устройством планеты Земля, образованием пород. А для их изучения необходимо бывать в самых разных, порой очень экзотических местах. Так, еще в шестидесятые годы мы с коллегами увлеклись гипотезой о движении литосферных плит. Первый вариант теории движения континента был выдвинут еще в начале XX века немецким метеорологом Альфредом Вегенером. Это был удивительный человек, исследователь до мозга костей, он погиб за свои идеи во льдах Гренландии. Ученый мир, тем не менее, принял их далеко не сразу, разделившись на «фиксистов» (считавших, что структуры Земли «стоят», они «зафиксированы»; таких было подавляющее большинство), и весьма немногочисленных «мобилистов» (от латинского «mobilis» — подвижный). В 60-тых годах несколько английских, американских и французских ученых разработал гипотезу тектоники литосферных плит. В России ее восприняли с трудом. В 1976 году мы совместно с Л.П. Зоненшайном и В.М. Моралевым написали книгу «Тектоника плит, магматизм и металлогения», где доказывали справедливость этой гипотезы. Книга вызвала большой резонанс, хотя приняли ее неоднозначно. И чтобы доказать свою правоту, окончательно переубедить «консерваторов», нам нужны были новые данные, фактические подтверждения, добыче которых посвящены сотни экспедиционных дней. Прежде всего нас интересовали офиолиты — породы, которые формировались на дне древних океанов и по которым можно об этих океанах судить. Обнажений такого типа много в Монголии, очень интересен в этом отношении офиолитовый Мугоджарский комплекс.
 

— Мугоджары — это ведь южное продолжение Уральских гор. Доводилось ли вам сотрудничать там со специалистами из УрО РАН, в недрах которого, собственно, и родилась обновленная Демидовская премия?
 

— Разумеется, доводилось. Мы работали с академиком В.А. Коротеевым, профессором В.В. Зайковым, другими учеными, вместе проводили международные офиолитовые экскурсии. А директор миасского Института минералогии Всеволод Николаевич Анфилогов вообще наш бывший сотрудник. Взаимодействие с уральцами было плодотворным. В 1990 году у нас вышла итоговая двухтомная монография «Тектоника литосферных плит территории СССР», написанная совместно с Л.П. Зоненшайном и Л.М. Натаповым, там есть большой раздел по Уралу со ссылками на труды коллег из УрО РАН.
 

— Кроме «сухопутных», огромное место в вашей жизни заняли подводные исследования, причем на самых серьезных океанических глубинах. Где и как это происходило и чем именно так привлекает геохимиков, петрологов, геологов дно океана?
 

— Океанами мы начали заниматься в начале восьмидесятых и все последующие годы совершали глубоководные спуски. Погружались на аппаратах «Мир» (максимальная глубина погружения — 6000 метров, мой личный рекорд — 5200, разлом Кейн в Атлантике) и «Пайсис» (способен опуститься на 2000 м). Побывать довелось практически во всех океанах мира кроме Северного Ледовитого. Океанические глубины — предмет устойчивого внимания самых разных специалистов. Это раньше считалось, что там нет ничего интересного, живого. Оказалось — есть, и очень многое. Например, черные курильщики — гидротермальные источники, где практически на глазах происходит образование руды. В некоторых местах руда «нарастает» там до 10 сантиметров в сутки. Рядом с курильщиками под тысячекилометровой толщей воды практически без солнечного света обитают уникальные черви вестиментиферы. Геолога, конечно, интересует сама руда, биолога — способ существования вестиментиферов. Геохимика же, наряду с этими явлениями, привлекает возможность максимально приблизиться к земным недрам, чтобы понять, что там делается. Мы погружались в районах срединно-океанических хребтов, где идут магматические процессы, заметно растекание, спрединг океанического дна, и можно «в натуре» исследовать происходящее, с помощью специальных приборов добывать информацию с глубин гораздо больших. Важное значение имеют магматические породы, не связанные с границами плит, их формирование определяют горячие поля мантии. Важные сведения о них можно получить с помощью сейсмотомографии. Используя геохимические данные по внутриплитному магматизму, мы с коллегой Л.П. Зоненшайном пришли к заключению о связи этих магматических событий с «горячими» полями Земли. Исследования такого рода называются «глубинная геодинамика» и имеют большие перспективы. Именно за них в 1997 году вместе с группой ученых нам присудили Государственную премию РФ в области науки и техники.
 

— Демидовская премия присуждена вам в том числе и за результаты, полученные в ходе реализации международной программы «Байкал — бурение», руководителем координационного совета которой вы являетесь. Что это за программа, как она осуществлялась и чем обогатила копилку знаний человечества?
 

— Программа стартовала в 1989 году по инициативе американского профессора Д. Вильямса из университета Южной Каролины, потом ей активно заинтересовались японцы. Техническую часть взялось обеспечить отечественное предприятие «Недра», пробурившее в свое время самую глубокую в мире Кольскую скважину. Научное ядро коллектива составили сотрудники трех академических институтов Иркутска. Задачу предстояло решить неординарную: достать со дна Байкала осадки, чтобы попытаться создать реконструкцию климата на планете за сотни тысячелетий. Дело в том, что озеро Байкал уникально не только своей чистотой и запасами пресной воды. Не буду вдаваться в подробности, но в результате стечения многих обстоятельств дно озера скрывает многокилометровый слой осадков, в котором содержится запись геологических и палеоклиматических изменений более чем за 30 миллионов лет, причем на протяжении по крайней мере последних 5–8 миллионов она является непрерывной! Такого архива данных нет нигде на планете. Вот только «прочитать» этот архив очень и очень непросто. Наш опыт показал, что удобнее всего монтировать оборудование и бурить скважины с баржи, выводимой к выбранному месту теплоходом. Но чтобы добраться до нужной точки, установить технику, надо постоянно следить за погодой и становлением льда на озере — иначе может произойти трагедия. В общем, экспедиции эти не для слабонервных. Все их перипетии я описал в популярной книжке-дневнике «Во льдах Байкала». Собственно научные результаты проекта были освещены в специальном выпуске журнала «Геология и геофизика» и отчасти — в одном из номеров журнала «Наука из первых рук». Десятки статей вышли в отечественных и международных изданиях. Самые общие итоги следующие. Нам удалось пробурить пять кустов скважин при водной толще от 200 до 1400 метров, проникнуть в донные отложения на глубину до 600 метров. Особенно интересные образцы добыты с подводного хребта с символическим названием Академический. Благодаря интерпретации данных получена непрерывная палеоклиматическая запись для Центральной Азии за период в 8 миллионов лет, показана связь изменения климата с вариациями меняющейся орбиты Земли и с кайнозойскими геологическими процессами, происходившими в пределах как всего Азиатского континента, так и в Байкальском регионе. Кроме того, анализ осадочного керна позволил уточнить ряд вопросов, связанных с развитием Байкальского рифта за последние 8 млн лет. Нам удалось полностью увязать палеоклиматическую континентальную и морскую летописи, и теперь можно выделить одинаковые 100-, 44-, 23- и 19-тысячелетние климатические циклы, которые связаны с положением Земли на Солнечной орбите. Это означает, что изменение климата в разных областях планеты за последние пять миллионов лет обусловлено единой астрономической причиной. Сейчас работы продолжаются на озере Хубсугул. Его уровень на 1200 метров выше уровня Байкала, способ бурения там другой, а результаты не менее интересны.
 

— Наряду с «фундаментальными» делами вы ежедневно занимаетесь конкретными, практическими — как председатель Иркутского научного центра, руководитель института, общественный деятель. В самых общих чертах — чем живет Иркутский центр сегодня? И какова его роль в решении насущных проблем региона — скажем, в известной истории переноса с байкальских берегов трубы нефтепровода?
 

— Иркутский научный центр — довольно большое хозяйство. У нас 9 институтов, около 4000 сотрудников, 6 академиков, 6 членов-корреспондентов РАН, свой Академгородок. Проблемы у него те же, что и у других академических подразделений. В начале девяностых мы пережили настоящий обвал, падение по всем показателям: кадровому, «приборному», имущественному. Сейчас наступил период стабилизации, однако предстоит еще многое сделать, чтобы сибирская наука обрела прежнюю мощь. Главная трудность — вернуть в лаборатории молодежь. Сегодня в наших институтах она составляет 25–30 процентов, но этого недостаточно. Молодежи нужно жилье, зарплата. В самый сложный период нам удалось построить два «своих» дома, 70 молодых сотрудников улучшили жилищные условия, а надо бы строить гораздо больше.
 

Что касается региональных дел — конечно же, мы стараемся занимать в них активную позицию. И за перенос нефтетрубы пришлось изрядно побороться с чиновниками, бизнесменами, не хотевшими понять: если бы она пролегла по берегу Байкала, в любой момент могла бы случиться экологическая катастрофа. В итоге восторжествовал не только природоохранный, но и экономический здравый смысл: строительство перенесенного на 400 километров севернее нефтепровода оказалось на сотни тысяч долларов дешевле.
 

— И еще вопрос — к ученому, знающему состояние окружающей нас среды не понаслышке. Ясно, что человечество пока еще не в состоянии изменить орбиту Земли для улучшения климата. Но что может и должно оно делать «здесь и теперь», чтобы по крайней мере не нарушать естественного равновесия в природе и не вредить тем самым собственному самочувствию?
 

— Конечно, накопление фундаментальных знаний не решает конкретных задач — оно необходимо, чтобы точнее ориентироваться в пространстве мироздания. Но люди должны, наконец, понять, что их активная «созидательная» деятельность нередко вредит им самим. Многочисленные данные показывают: антропогенный фактор начинает все чаще и чаще вмешиваться в местную экологию, влияет на климат, может привести к неожиданным последствиям там, где их никто не ждет. Недаром на геологическом конгрессе в Вашингтоне в 1989 году было заявлено, что геология должна стать таможенником Земли. За примерами далеко ходить не надо — возьмем город Москву, в котором мы с вами беседуем, в котором я вырос и который люблю. Но увы, в последние годы понятие «погода» в растущем мегаполисе стало исчезать: на улице постоянная слякоть, порой уже не понятно — зима сейчас, осень или весна. Конечно же, дышать байкальским воздухом неизмеримо лучше и здоровее. Хотелось бы, чтобы молодое поколение поняло это и активно осваивало наши сибирские пространства.
 

 
Беседу вел
Андрей ПОНИЗОВКИН
Фото С. НОВИКОВА