|
 В
прошлом году геологическая общественность отмечала 100-летие со дня рождения
Юрия Павловича Ивенсена (1908–1996), доктора геолого-минералогических наук,
в 1930–1950-е годы руководителя разведочных партий и экспедиций. На рубеже
60-х он был директором-организатором Института геологии Коми НЦ, занимался в
то время исследованиями магматизма Тимана и полуострова Канин (см «НУ».
2008, № 29 и др.).
На протяжении всей жизни Юрий Павлович
преданно любил поэзию, и одним из подарков к юбилею стало издание в
Сыктывкаре сборника его стихотворений «В тоске календаря…»
(редактор-составитель сын ученого В.Ю. Ивенсен, ответственный редактор
академик Н.П. Юшкин). Стихи, собранные в этой книге, близки, на мой взгляд,
поэтике и, может быть, даже личностным особенностям одновременно Бориса
Пастернака и Арсения Тарковского. Но они не подражательны, поскольку в
основе каждого — подлинные события жизни, наблюдения и раздумья автора,
биография поколения и история страны.
Е. ИЗВАРИНА
* * *
Под слоем мягкой желтой пыли —
Дома, деревья, счастье, дурь…
Мы все на доллары скупили,
И неба синюю лазурь.
И только запахи Китая
Из лавок залетают в быт
И кружатся, не покидая,
Не ведающие всех обид.
Сегодня я большую вазу
Купил, узор ее прочел,
И комната пустая сразу
Наполнилась гуденьем пчел.
И яблоня благоухала,
Вся розовая на свету,
Целуя грубого нахала
Как обретенную мечту.
А вечером узнал я в клубе:
С утра на родине — война,
Развалин пепел, дыма клубья,
Головок детских седина.
Ползут по глине в копоть боя
Мои любимые друзья,
И не сторгуешься с судьбою —
Кого из них увижу я.
А лакированная дача,
Лазурь литая изо льда,
Не красота и не удача –
Непоправимая беда.
Июнь 1941 г., Урумчи, Китай
* * *
Наш мир измерен вдоль
И поперек. А мера —
Убогая юдоль,
Бесплотная химера.
У нас во всем ранжир:
Дома, дела, идейки.
Мы взвешенно брюзжим,
Дерзаем по линейке.
Отчаянья дыра
И гордости вершина —
В тоске календаря
И в пошлости аршина…
Опять у осени
Опять у осени на знамени —
Олень, от ярости кричащий,
И взрывы лиственного пламени
В тяжеловесной хвойной чаще.
Опять за крайнею палаткой
Роса поблескивает дико,
Рот обжигает горько-сладкая
Оледенелая брусника.
И скалы дремлющие в Ладогу
Опять опущены по пояс,
Воды распластанную радугу
Рассматривают, успокоясь.
Но вот и радуга расколота,
Прощанье чайки прокричали.
Ночь, бестелесную от холода,
Покачивает на причале…
Дымит печурка, а под скалами,
Служебной прозе в назиданье,
Пугает тайными провалами
Ночного озера гаданье.
И — непорочность совершенная
Луны, и — прямо от порога —
Серебряная, широченная
И недоступная дорога.
И не летим по ней до края мы
Вселенной, юностью согреты,
А стынем, грустью одуряемы,
Как черных сосен силуэты.
Но рядом — мирозданья целого
Осколки полночь разметала.
Смешенье черного и белого,
Плавленье лунного металла…
И кажется: дожил до срока я
И замер без опаски рабьей.
Сверкает полоса широкая
Серебряной, чеканной ряби,
Не физика и математика,
А та дорога-недотрога,
Перед которой тень лунатика
Заиндевела у порога.
Сентябрь 1945 г.,
мыс Лопоин-Ниеми
|