РОДИТЕЛИ В ГОДЫ ВОЙНЫ

В 1941 году мои родители и четверо детей — 12-летняя Людмила, 9-летний Борис, 3-летняя Зина и годовалая Нина — жили в Свердловске. Отец в 1936 году окончил вечернюю школу-семилетку и как вполне грамотный человек был направлен в Главное управление тракторно-автомобильной промышленности. Мама занималась детьми.

По воспоминаниям родственников и знакомых, объявление о нападении Германии на Советский Союз не вызвало сразу большой тревоги. Многие были уверены, что война закончится быстро, в течение нескольких месяцев. К тому же она была где-то далеко, и первые радиосообщения о происходящих боях звучали успокоительно. Однако уже к середине июля, когда в тылу стали появляться беженцы из западных областей страны и первые раненые красноармейцы, беспокойство и опасение населения выросли. Начался массовый призыв мужчин в армию — повестки из военкоматов получали призывники не только первой, но и второй очереди. Наш отец И.А. Гусев был призван в армию 16 июля 1941 года.

После ухода отца на фронт мама на все время войны осталась одна с четырьмя детьми. Оставить их на целый день без присмотра было нельзя, поэтому пришлось подыскивать работу, которую можно выполнять дома. Сначала мама работала швеей-надомницей — шила обмундирование для военнослужащих. В маленький родительский дом поселили пятерых рабочих завода № 73, недавних фронтовиков, и мама была принята на этот завод как уборщица. Завод был создан в первый год войны на базе предприятий, эвакуированных из Москвы, Гомеля, Киева и Ленинграда, и выпускал снаряды для легендарных реактивных установок «Катюша».

Самые большие проблемы в военные годы были с едой и топливом. На детей по карточкам давали по 300 г хлеба, у мамы была рабочая карточка, по ней давали 500 г хлеба в день. На всю семью мама получала 1 кг 700 г хлеба — одну булку и небольшой довесок. По карточкам килограмм ржаного хлеба стоил 15 рублей. Получаемых мамой восьмисот рублей едва-едва хватало на хлеб. Поэтому раз в неделю она в ночную смену трудилась подсобной рабочей на хлебозаводе, разгружала автомашины с мукой и хлебом — за ночную смену расплачивались дополнительной булкой. Еще один приработок — разовая работа испытателем в какой-то химико-фармацевтической или бактериологической лаборатории, где создавали лекарства от тифа и других болезней. Это давало дополнительных 100–150 рублей.

Очень тяжелыми в Свердловске были военные зимы 1941–1942-го и 1942–1943-го годов. Все жили в тревоге и ожидании вестей с фронта. Отец писал нечасто, примерно раз в месяц, иногда реже, его письма были просты: «Все хорошо, жив, здоров, всем привет. Как вы живете?» Раза два-три он присылал свои фотографии. Однажды, когда в начале 1942 года по радио и в газетах появились сообщения о подвиге Зои Космодемьянской, тринадцатилетняя сестра Миля написала отцу: «Папа, я хочу пойти в партизаны, как Зоя Космодемьянская. Как ты думаешь, куда надо обратиться?» Ответа она не получила — мудрый папа не стал обсуждать благородную, но детскую затею.

Первые тыловые годы войны запомнились неизвестностью, холодом, голодом. Но голод был страшнее всего — сытый еще может перенести холод. Бывало, прохожие умирали прямо на улицах. В пищу использовали все — жмых, столярный клей, шкуры животных.

Поскольку продуктовые нормы были небольшие, основной пищей была картошка. Картошку сажали всюду — не только во дворах и огородах, но и на уличных газонах. И ее все равно, особенно к лету, не хватало. Тогда ели сохраненные картофельные очистки — их варили или терли на терке и делали пюре или картофельные оладьи. Очисток тоже не хватало, и мама покупала их на рынке.

Еще одной проблемой тылового быта времен войны были дрова. Осенью 1941 года семьям фронтовиков в райисполкоме выдали талоны — по ним дрова привезли со склада на Шарташе. В следующие военные зимы заготовка дров почти полностью легла на население. На семью выделяли в лесу делянку для вырубки. В течение двух-трех недель мама с соседкой ежедневно ходили на делянку и на пару ручной пилой и топорами валили лес, обрубали сучья, пилили стволы на куски. Грузовик — старенький ГАЗик — выделял райисполком. За несколько часов нужно было успеть доехать до делянки, погрузить 5–6 кубометров нарубленного леса, довезти его до дома и разгрузить. Потом привезенный лес пилили и кололи. На это уходило недели две каждодневного труда. Пилили мама с Милей и Миля с Борисом, колола только мама, укладывали дрова в поленницы все вместе.

Отмечали ли в годы войны праздники? Старшая сестра Людмила их не запомнила: «Какие праздники? Работали долго и без выходных, жили впроголодь, носили обноски. Мы с мамой иногда пели  — «Катюшу», «Синенький платочек», «Что стоишь, качаясь, горькая рябина», другие песни. Мама вообще любила петь, только удавалось это ей редко».

Но если о трудной тыловой жизни семьи сохранились хотя бы скупые воспоминания, то об отцовских фронтовых годах почти ничего не известно, сам он о них рассказывал редко и мало. И все же кое-что восстановить удалось.

Иван Артемьевич Гусев ушел на фронт тридцати двух лет. Его первая военная должность — командир отделения 119-й отдельной автороты. Осенью и зимой 1941 года в составе уральских полков он участвовал в наведении порядка в срочно эвакуируемой столице и отражал немецкое наступление под Москвой, потом участвовал в первом наступлении советских войск. Одну из наград  — медаль «За оборону Москвы» — он получил только в 1945 году. Оказывается, медаль эту учредили в мае 1944 года — в начале войны было не до наград.

Вот одно из немногих отцовских воспоминаний о службе в пехоте: «После каждого боя народу в роте убывало. Отведут нас неглубоко в тыл на переформирование и пополнение пришлют. Обычно это мальчишки, недавно окончившие школу, кто из города, кто из деревни, или народ из Средней Азии. И те, и другие совсем необученные. Среднеазиатов сразу и не разберешь, кто они и откуда: то ли узбеки, то ли казахи или киргизы. По-русски почти никто не говорит, жмутся друг к дружке, всюду скопом идут. Перебросят нас на передовую, а они и там чуть что вместе собираются. Немцы как заметят такое скопление, так из минометов по нему и ударят, сразу несколько человек положат. Узбеки закричат — и всей кучей в сторону, а немцы снова по ним ударят. Офицеры им командуют — ложись, в рассыпную, мы то же самое кричим, а они не понимают. Так половину и перебьют без толку, покуда они не поймут, как укрываться надо. Со вчерашними школьниками тоже горе. Как ни говоришь им: пригибайся, где можно — беги короткими перебежками, где нельзя — ползи, они все мимо ушей пропускают. И в первом же бою побегут во весь рост, их из пулемета и порежут. Кто из первой атаки живым вышел, тот дальше уже соображает, как воевать и живым остаться…».

После ранения отца как технического специалиста перевели из пехоты в батальон аэродромного обслуживания — БАО. В годы войны они были основными тыловыми частями авиации. Батальон в сжатые сроки перемещался с одного аэродрома на другой и обеспечивал техническую поддержку любого авиационного полка — бомбардировочного, штурмового, истребительного, разведывательного. Когда приходилось отступать, такой батальон не покидал места дислокации до тех пор, пока немцы не начинали обстреливать летное поле. Сдерживая своими силами натиск противника, бойцы спешно грузили на автомашины оборудование, техническое имущество, горючее, продовольствие и под огнем уходили в заранее намеченный район. Оставленные площадки перепахивали или минировали. Имущество уничтожали лишь в самом безвыходном положении. Во время наступления подразделения БАО своими силами захватывали аэродромы противника и до подхода пехотных частей обеспечивали их охрану, обустраивали новые взлетные полосы, обеспечивали посадку самолетов.

И все-таки, как говорил отец, в БАО служить было легче, чем в пехоте. Прежде всего — это не передовая, непосредственно участвовать в боях случалось нечасто. Опасны были неожиданные налеты на аэродром немецких бомбардировщиков, сопровождавшиеся атакой истребителей, восстановление взлетных полос в боевой обстановке. Батальон входил в состав воздушной армии и считался авиационной частью, а питание в авиации было лучше, чем в пехоте. Шоколад, как летчикам, не давали, но кормили сносно. Основной обязанностью отца во время службы в БАО было обеспечение самолетов горючим и смазочными материалами. Работать, особенно в дни боевых вылетов, во время наступлений, при перебазировании на новое место приходилось много. Но бывала и нелетная погода, когда деятельность вспомогательных служб протекала более или менее спокойно — подвозили боеприпасы, горючее, запчасти, создавали, насколько возможно, запасы к предстоящим боям. В последний период войны, с середины 1944 года, батальон входил в состав 4-й Воздушной армии 2-го Белорусского фронта под командованием К.К. Рокоссовского. Батальон участвовал в боях в Польше, Восточной Пруссии, Померании. Уже на польской (или прусской?) территории отец даже присутствовал один раз на каком-то большом приеме, где был сам маршал Рокоссовский.

В начале 1944 года отец встретил на фронте в Прибалтике своего старшего брата Михаила, служившего в пехотном полку. Он обратился к своему командованию с просьбой посодействовать в переводе брата в батальон аэродромного обслуживания, чтобы служить вместе. Но перевод не состоялся — вскоре, в начале марта 1944 года, Михаил Артемьевич погиб в боях под городом Нарвой…

Последним пунктом фронтовой биографии отца был город Ной-Бранденбург, расположенный в Передней Померании, в 100–120 километрах к северу от Берлина. Взяли его, по словам отца, в конце апреля 1945 года, за две недели до окончания войны. Ожидая скорой демобилизации, сослуживцы фотографировались на память. У многих фронтовиков, доживших до победы, есть такие фотографии. Вместе с однополчанами отец, конечно, побывал в Берлине, видел разбитый Рейхстаг, но это была уже экскурсия.

Война закончилась, и отец со дня на день ждал приказа о демобилизации и отправке домой. Но вместо демобилизации ему предложили остаться в оккупационных войсках. Он отказался. В итоге его демобилизовали 27 октября 1945 года, и домой он вернулся только вечером 10 ноября.

«Кто-то сильно-сильно постучал в окно, — вспоминала моя сестра Зина. — Было уже темно, мы все, маленькие, напугались. Потом еще сильнее кто-то забарабанил в закрытые ворота. Мама пошла посмотреть, кто стучит. Слышим — она закричала. А минуту спустя входит, и с ней какой-то незнакомый дядя в гимнастерке, галифе, сапогах, в военной фуражке. Это, говорит, отец, он с фронта вернулся. Дали мне большое яблоко: ешь, говорят, оно сладкое. Я откусила и отложила в сторону — не понравилось. Надкушенное место потемнело, и есть яблоко я не стала». 

А основным подарком вернувшегося отца был привезенный им десятикилограммовый мешок белой муки. И конец 1945 года запомнился тем, что раз в неделю мама пекла из этой муки лепешки или пироги.

Отец заслужил 9 наград, среди которых ордена Красной звезды и Отечественной войны, боевые медали. На его похоронах в 1992 году один из его фронтовых сослуживцев сказал со слезами: «Иван Артемыч нам, которые были лет на 10–14 моложе, всегда помогал, старался нас прикрыть. Благодаря ему многие живы остались».

Мама была награждена тремя «военными» медалями. Причем первую — «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», которой удостоена Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 июня 1945 года, получила только через 48 лет — 11 октября 1993 года. 

Это уже была другая жизнь — без войны.