Демидовский лауреат в номинации «химия» Илья Иосифович Моисеев широко известен в мировом научном сообществе как автор реакции, названной его именем. По словам его немецкого коллеги, академик Моисеев — человек, который первым «держал в руках» винилацетат, полученный из этилена. Нынешний лауреат — ведущий российский специалист в области координационной химии, кинетики и металлокомплексного катализа жидкофазных органических реакций, основатель первой в мире лаборатории металлокомплексного катализа в Институте общей и неорганической химии им. Н.С. Курнакова РАН. Наша беседа с Ильей Иосифовичем состоялась в Отделении химии и наук о материалах РАН, в кабинете академика В.А. Тартаковского, также демидовского лауреата (1999), правда, в отсутствие хозяина. А ранее в этом кабинете работал лауреат Демидовской премии 2001 года академик В.А. Кабанов. Тем более логично было начать разговор с традиционного вопроса:
— Что означает для вас Демидовская премия?
— Я очень польщен тем, что стал лауреатом. Я глубоко уважаю всех своих предшест-венников-химиков, удостоенных этой награды, и, конечно, считаю очень почетным оказаться в одной компании с нынешними лауреатами — Евгением Николаевичем Аврориным и Евгением Максимовичем Примаковым. Одно из главных достоинств Демидовской премии заключается в том, что будущий лауреат не знает, кто его выдвинул и кто проголосовал за присуждение ему престижной награды. И я благодарен этим инкогнито за то, что вошел в демидовское сообщество.
— Каждый ученый рассказывает свою особенную историю зарождения любви к науке. У вас есть такая история?
— Любовь и химия связаны в моей жизни самым тесным образом, но об этом я скажу чуть позже. Сначала о том, как возник интерес к предмету. После войны, в 1945 году в мирную жизнь стали возвращаться люди, прошедшие фронт, суровые и принципиальные. Таким был мой школьный учитель химии Сергей Николаевич Успенский. До него оценки по химии у меня были хорошие, но на самом деле предмет я толком не знал и заслуживал двойки. Сергей Николаевич относился ко мне очень по-доброму, он превозмог себя и поставил «три», но и удовлетворительная оценка оказалась для меня в высшей степени оскорбительной. Я начал основательно учить химию, причем не только по учебникам. Была такая замечательная книжка Дж.Р. Партингтона «История химии». Я прочел ее от корки до корки. Вторым, кто привлек меня к химии, стал замечательный химик-органик Николай Алексеевич Преображенский. Он, кстати, синтезировал глазное лекарство «пилокарпин», очень популярное в те годы, когда я искал место для продолжения образования. В те времена по школам ходили университетские и институтские профессора и агитировали ребят заниматься наукой. Преображенский был одним из них, он захватывающе интересно рассказывал о своей специальности. И, наконец, мой будущий учитель в науке Яков Кивович Сыркин, я слушал его лекции в Доме ученых. Я тогда посещал самые разные лекции, например, лекции по логике Асмуса. Мне многое было интересно, шел интенсивный поиск призвания, но, послушав Сыркина, я понял, что физической химии я могу посвятить жизнь. Благодаря всему этому я поступил в Московский институт тонкой химической технологии (МИТХТ) им. М.В. Ломоносова.
О профессоре Я.К. Сыркине хочу сказать особо. Мой учитель был человеком очень нелегкой судьбы. Он заведовал кафедрой физической химии в МИТХТ им. М.В. Ломоносова, был членом-корреспондентом, а впоследствии был избран академиком АН СССР. На его лекции сходилась вся Москва — все скамейки и ступеньки огромной римской аудитории были заняты студентами, а на его кафедре царила атмосфера напряженного творческого поиска. Однако в течение многих лет Сыркину не давали аспирантов, видимо, подозревая в «неблагонадежности». Была в свое время дискуссия о философских «ошибках» химиков, связанных с теорией резонанса. Об идеологических гонениях химиков известно меньше, чем, например, о травле генетиков, тем не менее в 1950-е годы также прошли дискуссии в разных учреждениях об идеологических ошибках в химии, организованные по указанию ЦК КПСС. Идеологические ошибки тогдашние «философы» нашли в теории резонанса, согласно которой молекулярная структура любого соединения описывается не единственной возможной структурной формулой, а сочетанием (резонансом) всех альтернативных структур. Примером такого соединения может служить бензол — цикл, где чередуются двойные и одинарные связи. В результате резонанса разных структур получается энергетический эффект. «Философы» заявили, что недопустимо описывать молекулярное строение реально существующего соединения с помощью неких гипотетических, не существующих в действительности резонансных структур. В действительности речь шла лишь об одном из возможных методов расчета. Поскольку теория резонанса пришла к нам с Запада, Якова Кивовича как сторонника этой теории на одной из многочисленных «дискуссий» даже спросили: «Профессор Сыркин, кто стоит за вашей спиной?» Он обернулся и ответил: «Профессор такой-то». Яков Кивович помимо всего прочего был очень остроумным человеком.
А теперь о химии и любви. Абитуриенты, как правило, мало осведомлены о своей будущей специальности. Поступив в МИТХТ, я выбрал сначала неорганическую химию и учился в группе, которая готовила специалистов по технологии редких и рассеянных элементов. А потом встретил одну девушку, она была старше на год и делала курсовую по технологии основного органического синтеза. Я вместе с ней пропадал в ее лаборатории основного органического синтеза. Девушка была необыкновенно красивая, все в институте на нее заглядывались. Я, вероятно, был настойчивее и преданнее других, и в 1951 году Раиса Исааковна стала моей женой, мы и теперь вместе. Так что любовь сыграла решающую роль в выборе будущего научного направления.
Ru | En
Евгений Николаевич Аврорин — выдающийся специалист в области высоких плотностей энергии, один из разработчиков советского термоядерного оружия, то есть из тех, кто сыграл ключевую роль в реализации крупнейшего по масштабам проекта XX века — атомного. Уже в 1963 году за эти разработки ему была присуждена Ленинская премия, а в 1966 он стал Героем Социалистического Труда. Но в то время публично говорить о таких вещах категорически запрещалась, большинство научных работ по понятным причинам были засекречены, а с ними — и авторы. Вот почему только в 1987 году Евгений Николаевич, с 1985 по 2006 год научный руководитель, а теперь почетный научный руководитель Всероссийского научно-исследовательского института приборостроения (ныне РФЯЦ-ВНИИТФ, г. Снежинск), был избран членом-корреспондентом, а в 1992 — действительным членом Академии наук. С тех пор завеса секретности порядком развеялась, о наших ведущих атомщиках многое написано, рассказано, снято. И все же в их биографиях, научных и человеческих, белых пятен хватает — с точки зрения истории прошло слишком мало времени, чтобы их «закрыть». Причем, как ни странно, об их «мирных» достижениях говорится и пишется реже, чем о «военных», хотя это не менее важно. Нашу «демидовскую» беседу с Евгением Николаевичем мы постарались построить так, чтобы внести вклад в восполнение этого пробела.
