ЛАРИСА СОНИНА. ЗДЕСЬ БАБОЧКИ ПОХОЖИ НА ЛЮДЕЙ…

«…бессмысленно, бездарно, беспросветно,
Светло, летуче ветрено, свежо…»

Да, мы знаем со школьной скамьи: подлинная поэзия — чудо несокрушимой внутренней гармонии. Но ведь и без искры (или пружины?) постоянного внутреннего противоречия ей не жить. Поэт — как тот щегол, восхитивший некогда Осипа Мандельштама: «в обе стороны он смотрит». Одновременно. А видит при этом даже более того: всю сферу доступного в соприкосновении универсума. И, главное, читая стихи, эту особую целостность — даже цельность — восприятия перенимаем и мы. Сквозь условности обыденных привычек нашего слуха к нам пробивается музыка стихов, удерживающая строчки на лету и на плаву, поясняющая то, что упускает рассудочный ум. «Послезавтра от «да» называется «смерть» — /Земляника цветет, дети ящериц ловят руками…» — стихи, свободно граничащие с прозаическим повествованием, обращенные к простейшим житейским законам, к самой жизни. Или, формально, вдохновленные литературным или историческим сюжетом, звучностью иноземных имен. Но, подчеркиваю, формально. Содержание «формы» — все равно самое что ни на есть личное. Так — в стихах Ларисы Сониной, способной не «вжиться», но, пожалуй, найти себя — в другом, сказать свое — от иного лица, иного времени. Это не актерство, а скорее чувство универсальности, восприменимости вечных чувств и ситуаций, вечных категорий — и поиск наиболее точного воплощения «на бумаге». Всегда — подспудное знание того, что

…на вневременной реке
Колышется такое слово,
Что, кажется проговорить
Его — равно, что выиграть удачу…

Настоящий художник — вечный ученик, то есть, разумеется, «слово» так и останется непроизнесенным. Но удача — проведать о нем, слышать его эхо в повседневном многоголосье и — дать услышать и нам.
Е. ИЗВАРИНА

* * *
Если бы кто-то здесь произнес имена
Женевьева, Жильберта или даже Ута, Улита, Прага,
чтобы удлинилось мерцание зимнего дня
на длину неспешного птичьего шага,

если бы вдруг в окне появился воздушный шар -
ненастоящий, в продольных полосках -
малиновых и зеленых,
к которому был бы прицеплен бумажный Икар,
чуть колеблемый ветром среди снежного звона
и небольших облаков, как бы замерших не дыша,
и невысоких сугробов с калейдоскопным намеком,
чтобы можно было, захлебываясь и спеша,
беличьи сказки запить
согревшимся яблочным соком.
***
Послезавтра от вторника будет четверг...
Ты заснешь или нет, черный жемчуг Суэца?!
Послезавтра от "да" называется "смерть" -

Земляника цветет, дети ящериц ловят руками…

Говорящее сердце, виварий Орландовых грез –
Легче нежного кружева сомкнутой пены над Геллой.
Жемчуг канет на дно, наконец-то забытым уснет,
Негритянский монарх передарит соседу
портрет твоего государя…

А пока - наступает среда, обещают дожди
Высыхает роса, пестрых ящериц солнце согрело…
Я не знаю, зачем
Буду думать о славе, любви;
Иль жизнь впереди,
Или ночь до расстрела…

Два стихотворения
про Станислава Лема
Во время войны Лем работал автослесарем и участвовал в Сопротивлении.
(Википедия )
1.
Человек зависит от случайностей,
Говорил всегда Станислав Лем.
Век двадцатый — век необычайностей,
Двадцать первый — пафосный совсем.

Старый друг шагает мимо мостика,
Полицейский крадется как тать.
Ничего, ни ластика, ни хлястика,
У тебя, поляк, не отобрать.

Ибо горд, красив, теперь вот беден.
Бог отвел Освенцим, Терезин —
Эхом католических обеден,
Наступленьем многих долгих зим.

Автослесарь думает о праздниках,
Чудных играх, золотых словах,
Полицай — о близнецах-проказниках
Думает, и — мертвых головах.

Так идут они, еще не зная,
Списователь и покорный чтец,
Что отныне судеб их кривая
Разойтись не сможет ни на нец.

Вот они шагают мимо мостика:
Город Львов, простреленный везде,
Белый флаг над площадью полощется,
Расцветают тени на воде.
2
Станислав Лем умирает на 85-м году…

— Мой католический ангел,
Скоро я в рай попаду.

— Мой агностический ангел,
Я скоро к тебе приду!

— Как же он все-таки мускулист, —
Думает ангел.

— Какие женщины любят его,
Думает бес.

Вот он вернулся со звезд,
Польско-еврейская спесь…

Концовка смята,
Роман без всего —
Слишком горд —
Он, агностик,
Превыше всего.

Его захватил скорпион,
Железный, безумно влюбленный в него.

По гороскопу я все-таки Дева, —
Думает Лем.

Звучит Вейвановский.
И так весь день.

***
Невесело зимою… Город Ч.
(иль Е. - какая разница, мой ангел!..)
Короче, снова март. Зима вернулась…
Здесь бабочки похожи на людей,
а уши дев напоминают — розы…

Здесь бабочки похожи на людей,
А уши дев — как пламенный розарий…

Здесь бабочки похожи на людей —
мужчин и женщин, русских, иностранцев —
Когда на темно-синем полотне,
развитом в примороженной витрине,
они скользят, топорщатся, смеются…
(О рай лежалой пыли, уголков
в комоде ширпотребовской эпохи
годов пятидесятых:
ситца в розах и синего сатина в мотыльках.)

Найдешь в кармане вдруг орех печеный,
Слегка подсохший, суховато-сладкий,
а также гвоздик, спички и булавку,
записки старой тертый лоскуток
и ненароком сказку сочинишь
«в напрасном ожидании трамвая» —
в пять жизней площадью на четырех —
булавка не вошла, а гвоздик выжил.

…Замкнется ли пространство на себя
как уголок старушечьего быта,
как комната, известная давно,
сужденная мне в городе любом —
гадать об этом суетно и мутно.

Посмотришь в телевизор — мертвый Гердт
О юности, конечно, вспоминает —
таким высоким слогом говорит…

Запутавшись в чужих воспоминаньях,
Из прошлой жизни вспомнишь только глину,
Горелый сруб, январские снега,
Бугры да ямы, ветки мерзлых сосен,
Платочек драный в бабочках цветных.

***
чего ожидаем: возврата иных холодов,
друзей вековечных
и напрочь забытых сюжетов,
высокой травы, земляничных
трехпалых листов,
подвявших, усохших,
но так зеленевших в какое-то лето

о масле созвездий стрекочет кузнечик-пиит;
он нежность добротную вновь, вопреки расстояньям,
как камешек белый, на черной земле утвердит,
забывшись в траве с металлическим звездным сияньем

какая-то соль… обожженное небо горит,
какой-то песок… но колючее небо красивей,
и как-то забывчивей, нежели хрупкий кузнечик,
играющий в прятки с травою и летом ушедшим…

Птичья песенка
Так вот она — летучая закваска:
Чирик — и снова — вездесущий день!
Обзеленилась белая рубашка,
И облака несутся набекрень.

Поветрие, наверное, такое —
Играть словами, изредка молчать,
Томиться ленью, пить в сентябрьском зное,
В июле от мороза умирать.

Бессмысленно, бездарно, беспросветно,
Светло, летуче, ветрено, свежо…