Доктор исторических наук Е.Т. АРТЕМОВ: «МЫ ЖИВЕМ В КОНКУРЕНТНОЙ СРЕДЕ»

Евгений Тимофеевич родился в г. Краматорске Донецкой области. Историков и вообще гуманитариев в его роду не было, однако интерес к истории он унаследовал от отца. Тимофей Федорович Артемов был крупным хозяйственником, управляющим трестом «Донбасстальконструкция», но при этом увлекался историей. В домашней библиотеке Артемовых было много исторических книг, в том числе труд Е. Тарле «Наполеон», который отец много раз перечитывал, делая пометки на полях. Привычка читать с пристрастием, обдумывая и оценивая информацию, осталась и у самого Евгения Тимофеевича. Еще пятиклассником он проштудировал роман Алексея Толстого «Петр I». Впрочем, историком Артемов стал не сразу. Он учился в индустриальном институте, отслужил в армии, поработал буровым мастером в организации «Гидроспецфундаментстрой». А потом все-таки уехал в Новосибирск, где после окончания Московского университета обосновалась его сестра. По профессии она биохимик, работала в одном из институтов Академгородка. Евгений Тимофеевич поступил в Новосибирский университет на гуманитарный факультет. Археологию там преподавал академик А.П. Деревянко, лауреат Государственной премии РФ этого года, археологической практикой руководил другой известный ученый, ныне академик В.И. Молодин, а семинарские занятия вел нынешний директор Института истории Сибирского отделения РАН член-корреспондент В.А. Ламин.

Правда, Артемова интересовала не археология, а экономическая история. После окончания университета он работал в Институте истории, филологии и философии СО АН СССР. Там он защитил кандидатскую диссертацию. Она была посвящена ретроспективному анализу организации академической науки на востоке России.

В 1988 году вместе с директором-организатором Института истории и археологии УрО РАН академиком В.В. Алексеевым Евгений Тимофеевич приехал в Екатеринбург, тогда еще Свердловск, и с тех пор работает в ИИиА. 

— Наличие нескольких основных направлений, среди которых методология исторических исследований, российская история, археология, этнография, литературоведение, — это наше несомненное конкурентное преимущество. С одной стороны, такое разнообразие открывает широкие возможности для междисциплинарного взаимодействия, а с другой — создает условия для маневра. Сегодня мы получаем прорывные результаты по одному направлению, завтра — по другому, послезавтра — по третьему. Правда, многопрофильность усложняет координацию деятельности и согласование интересов, но это управленческая проблема, и она решаема. 

— Реализованная в прошедшие годы стратегия развития института в целом оправдала себя. Мы заняли достойное место в системе академических учреждений исторического профиля. Институт никогда «не плелся в хвосте» событий. Мы всегда стремились работать на опережение, учесть возможные внешние вызовы и логику развития коллектива. И в дальнейшем я намереваюсь последовательно придерживаться этого подхода.

У нас хорошие контакты с гуманитарными институтами УрО РАН и родственными институтами Сибирского отделения. Сегодня актуально налаживать более тесное сотрудничество с центральной частью РАН, в частности с Институтом российской истории, где началась подготовка многотомного труда «История России». Надеюсь, в нем будут участвовать и наши сотрудники. В свою очередь рассчитываем привлечь и московских коллег к работе над нашим многотомником «Урал в российской истории».

Необходимо придать новый импульс взаимодействию с вузами. У нас сложились устойчивые связи с УрФУ, УрГПУ, УрГАХА, Южно-Уральским университетом, Пермским педагогическим университетом. Наши ученые преподают в этих вузах, трое ведущих сотрудников заведуют вузовскими кафедрами — доктор исторических Д.А. Редин, теперь зам. директора ИИиА, член-корреспондент РАН А.В. Головнев, доктор исторических наук Г.Е. Корнилов. На базе нашего института и исторического факультета УрГУ, ныне входящего в Институт гуманитарных наук и искусств УрФУ, создан совместный научно-образовательный центр социальной истории, выигравший и успешно реализовавший два гранта федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России». Недавно совместно с УрФУ в качестве головной организации мы получили мегагрант министерства образования и науки с привлечением французских партнеров. 

Нам нужно активизировать участие в международных научных проектах, расширять сотрудничество с ведущими зарубежными центрами русистики в Будапеште, Париже, Бирмингеме. Сейчас вместе с ними мы готовим международный симпозиум. Рассчитываем, что его проведение позволит расширить совместные исследования по актуальным проблемам российской истории. 

Что касается соотношения традиций и новаций, то, с одной стороны, во всем нужна стабильность, ведь перманентная перестройка не приводит ни к чему хорошему. С другой — необходимы коррективы. Появляются новые задачи, формируются новые направления. Мы живем в конкурентной среде, и институт должен постоянно доказывать свою состоятельность. 

— Если судить по обнародованному законопроекту и комментариям министра Д. Ливанова, складывается впечатление, что речь идет об упразднении Академии наук. Часть ее институтов планируется подчинить правительственному агентству, возглавляемому «эффективными менеджерами» (типа печально известных руководителей «Оборонсервиса»), другие — передать каким-то ведомствам. А «бесперспективные» — реорганизовать либо ликвидировать. Кто это будет решать, по каким основаниям определять уровень эффективности — совершенно неясно. Одновременно высший орган Академии, ее Общее собрание превращается в некое сообщество экспертов, дискуссионный клуб, не имеющий никаких реальных полномочий. Чтобы подсластить пилюлю, его членам обещают вдвое увеличить академические стипендии. Другими словами, ломается вся действующая система управления фундаментальными исследованиями. Взамен же ничего конкретного не предлагается. Звучат лишь заявления, что все будет хорошо.

И еще одно соображение. Поражает, в какой тайне готовились эти законодательные инициативы. Даже в советское время принципиальные вопросы развития академической науки обсуждались открыто. Всего один пример. В конце 1920-х гг. ретивые администраторы попытались упразднить Академию. Они объявили ее «старорежимной», «феодальной» организацией, исследования которой отличаются «низкой продуктивностью» и ничего не дают «делу социалистического строительства». Отсюда следовали радикальные орг-выводы, созвучные нынешним предложениям. Но даже тогдашняя «тоталитарная» власть не пошла на келейное решение. Вопрос о судьбе Академии был вынесен на широкое обсуждение. В конечном счете, планы коммунистических реформаторов признали чуть ли не «вредительскими». Академия сама смогла перестроиться в соответствии с вызовами времени и сохранила свой статус. На ее развитие были направлены огромные по тем меркам ресурсы. В результате к середине XX века Советский Союз вышел на лидирующие позиции по ряду ключевых направлений научно-технического прогресса. Достаточно вспомнить его достижения в области овладения атомной энергией, в создании ракетно-космической техники, в радиоэлектронике, самолетостроении и т.д. Думается, что стоит иметь в виду этот опыт. По крайней мере, власти не должны принимать судьбоносные решения в отношении науки без учета мнения академического сообщества. Нельзя допустить, чтобы будущие поколения прочли в энциклопедии: «Российская академия наук, высшее научное учреждение страны на протяжении трех столетий. Создана императором Петром Великим, ликвидирована при президенте В.В.Путине».

— Нужно добиться хотя бы публичного обсуждения предложенной реформы. Уверен, оно все расставит на свои места. Академическое сообщество готово само и предложить, и осуществить назревшие преобразования. Одновременно мы должны выполнять свои прямые обязанности: осуществлять фундаментальные исследования. У нас в институте, в частности, весьма амбициозные планы на будущее.

— Как и ранее, мы будем ориентироваться на прорывные исследования по ключевым проблемам мировой исторической науки и подготовку масштабных обобщающих трудов. Именно они определяют лицо нашего института. Как я уже говорил, коллеги из Института российской истории РАН инициировали подготовку 20-томной «Истории России». Сложившаяся в ИИиА историческая школа может и должна внести весомый вклад в его реализацию, уже есть предварительная договоренность об участии наших сотрудников в написании этого труда. Со своей стороны мы заявили о подготовке четырехтомника «Урал в российской истории», посвященного определению роли и места Уральского региона в российском экономическом, административно-правовом, социокультурном пространстве. Наши московские коллеги согласны, что эти масштабные труды должны дополнять друг друга. Итогом еще одного крупного проекта, рассчитанного на три-четыре года, должна стать подготовка атласа «Этнопанорама Урала» — книги-альбома и виртуального интерактивного ресурса с видеоиллюстрациями, картами, путями и «гидами» по истории разных эпох и народов.

Конечно, мы продолжим подготовку и издание многотомника — «Истории литературы Урала», первый том которой вышел в свет нынешней весной. Названные мной проекты имеют принципиальное значение. Масштабные исторические обобщения всегда дают импульс дальнейшему научному поиску. Но этим их значение не ограничивается. Наши результаты всегда ориентированы на самую широкую аудиторию. Надеюсь, они будут востребованы и сыграют позитивную роль в упрочении региональной идентичности и общероссийского самосознания. В этом мы видим свою сверхзадачу.

— А каковы ваши личные исследовательские и издательские планы? 

— Сейчас я готовлю свою авторскую монографию «Советский атомный проект: цели, механизмы и этапы реализации». Эта работа — в русле моих давних интересов. Меня интересует прежде всего история создания советского ядерно-оружейного комплекса, его роль и место в экономическом и научно-техническом развитии страны. Мне исключительно повезло, поскольку удалось пообщаться с людьми, отвечавшими и отвечающими за разработку ядерных вооружений, — с академиками Б.В. Литвиновым, Е.Н. Аврориным, Г.Н. Рыковановым и другими. У меня была возможность узнать из первых уст, как принимались решения в советском атомном комплексе, ознакомиться с ранее засекреченными документами. Как профессиональный историк я не мог не использовать такой шанс. 

В последнее время меня занимает еще одна тема. Ей, в частности, я посвятил статью, недавно опубликованную в журнале «ЭКО». Речь идет о важной составляющей советской экономической политики, опыте долгосрочного планирования. Такие попытки на общегосударственном уровне предпринимались трижды. Накануне и сразу после войны разрабатывался Генеральный хозяйственный план развития страны на 15 лет. Но работу не довели до конца. Сначала помешала война. Затем, в конце 1940-х гг. идеолога долгосрочного планирования Н.А. Вознесенского объявили «врагом народа». Третью попытку предприняли при Н.С. Хрущеве. Полученные наработки использовали при подготовке принятой в 1961 г. Программы КПСС. Всем известно, насколько содержащаяся в ней установка о создании «материально-технической базы коммунизма» воплотилась в экономической реальности. Но сами опыты долгосрочного планирования интересны, если рассматривать их как инструмент решения долгосрочных проблем. Особенно это касается первых двух советских генеральных планов, где акцент был сделан на опережающее развитие восточных регионов СССР. Почему на крутых поворотах российской истории со времен С.Ю. Витте воспроизводится идея опережающего развития восточных территорий, ведь это требует перемещения огромных масс людей и колоссальных средств? Вопрос далеко не праздный не только для историков. Как утверждает почитаемый мною нобелевский лауреат Д. Норт, «… история имеет значение… потому, что настоящее и будущее связаны с прошлым непрерывностью институтов общества. Выбор, который мы делает сегодня или завтра, сформирован прошлым».