ИЗ ЛЕНИНГРАДА В СВЕРДЛОВСК

Ведущего научного сотрудника ИФМ УрО РАН, доктора технических наук Владимира Ароновича Сандовского война застала семилетним ребенком в Ленинграде. Он награжден знаком «Жителю блокадного Ленинграда», что приравнивает его к ветеранам Великой Отечественной войны. Вот что сохранила его память о том времени.
На столбе был укреплен громкоговоритель, а под ним собралась толпа. Из громкоговорителя раздавались слова: «Враг будет разбит, победа будет за нами!». Мобилизация началась сразу. Отец получил повестку и попрощался с нами.
Мы подошли к высокому серому дому. В окна выглядывали призывники. Они опускали тонкие веревочки, к ним привязывали пакетики, и они их поднимали. Среди них был и наш отец. Мы тоже переслали ему печенье, папиросы и теплые вещи.
Дома остались мама, я, брат и сестренка. Мне было семь, брат на два года младше, а сестренке всего два года. Всем родителям стали настоятельно предлагать эвакуировать детей. Мама стала нас собирать, но в конце концов передумала. И правильно сделала: те родители, которые отправили своих детей, больше их никогда не увидели.
Всех мужчин забрали на фронт, остались только имеющие бронь. Вскоре женщин стали привлекать для рытья траншей на подступах к городу. Маму не трогали, потому что у нее было трое малолетних детей.
С холодами наступал голод. Не было ни воды, ни еды, ни электричества, ни тепла. Маленькую железную печку топили книгами и деревянными вещами. На хлеб ввели карточки: 125 г на одного ребенка и больше ничего. Мама вставала рано и шла занимать очередь за хлебом. Потеря карточек означала лютую голодную смерть.
Смерть поджидала и от бомб, снарядов, которыми фашисты щедро каждый день осыпали город. Наиболее ценные постройки старались хотя бы укрыть, замаскировать. С Аничкова моста сняли коней. Бомбежки начинались воем сирены. Громкий голос повторял: «Воздушная тревога!», и мы спускались в бомбоубежище. Долгие часы под землей, и наконец, голос объявлял: «Отбой воздушной тревоге!». И мы шли домой.На чердаках домов дежурили либо подростки, либо пожилые люди. Там заготавливали воду и песок. Немецкие «зажигалки» хватали щипцами, окунали в воду и засыпали песком. Фугасные бомбы пробивали все пять этажей, делая здание непригодным для жилья. Голод усиливался. Казалось, во всем городе не найти и крошки хлеба. Но мы нашли. В елочных игрушках отыскали самодельные бусы. В каждой бусинке был завернутый в фольгу крохотный сухарик.
А между тем в городе были продукты. Они хранились на Бадаевских складах. Говорили, что там было запасено продуктов на два года. Бадаевские склады горели. Горелый сахар тек ручьями по тротуарам и мостовым. По рассказам очевидцев, голодные люди слизывали сладкую жижу прямо с мостовых и тротуаров.
За водой ходили на Фонтанку. Чтобы набрать воды, надо было спуститься по обледенелым ступенькам, но не каждый был способен с ведром воды подняться наверх. Некоторые падали и тут же замерзали…
В городе исчезла вся живность. Не стало ни собак, ни кошек, ни даже птиц. Из всей живности остались только вши. В соседней комнате жила молодая женщина. Она была беременной, а муж-офицер был на фронте. Женщина умерла от голода, и никто ни чем не мог помочь. Когда открыли комнату, то увидели на ней багровые пятна — целые колонии вшей.
Где-то удалось достать мучной клей для обоев. Мама разводила его водой и затем на сковородке получала тоненькие блины, а мы ели их, и на зубах скрипел песок. Потом узнали, что где-то хранился столярный клей. Маме достались несколько кусочков, из которых она сварила кисель, и мы его тоже ели. От голода умерла бабушка. Старшая мамина сестра одна пешком, с саночками смогла добраться до кладбища и похоронить старушку.
Все же нам удалось дожить до весны. Недалеко от дома открыли площадку для детей. Там чуть-чуть подкармливали соевой кашей и соевым молоком, но ни крошки хлеба. Мама сшила мне мешочек с лямкой через плечо, и свою пайку хлеба на площадку я носил с собой.
От отца приходили письма. Он был ранен в руку и в голову и направлен в военный госпиталь в Свердловске. Тем временем маме стали настойчиво предлагать эвакуироваться вместе с детьми. Она согласилась и, естественно, выбрала Свердловск.
На вокзале нас накормили пшенной кашей с маслом и даже дали каждому по настоящей сардельке. Потом загрузили в пассажирский вагон и доставили на берег Ладожского озера. На берегу мы долго ждали вместе с другими людьми. Наконец, была подана команда, и мы стали спускаться по трапу во что-то плавающее на воде. Там было углубление квадратной формы, напоминающее детскую песочницу. Было тесно. Все стояли: и взрослые, и дети. Потом нас накрыли большим брезентом, так что сверху был виден только маленький серый квадратик. Нам объяснили, что немцы расстреливали с воздуха переправляющихся людей. Из-под брезента нам ничего не было видно. Потом послышался мерный, успокаивающий стук мотора.
Долго ли, коротко ли, суденышко пристало к противоположному берегу. По всей вероятности, этот кораблик совершил уже несколько рейсов, потому что на берегу собрались ранее переправившиеся люди. Всех загрузили в товарные вагоны, и поезд начал движение. До Свердловска мы ехали несколько суток. В дороге нас немного подкармливали. Поезд прибыл на станцию Шарташ. Впервые я увидел безногих людей в изношенном солдатском обмундировании. Они сидели на маленьких тележках с колесиками и просили милостыню.
Вскоре пришел отец. Он выглядел очень измученным, в грязном солдатском обмундировании и солдатской шапке. Небритый, с грязными обмотками на ногах, он казался совсем из другого мира. После излечения в госпитале его направили на военный завод, где ему приходилось работать по десять часов в сутки.
Нас разместили в пересыльном пункте, который находился в клубе Андреева (теперь железнодорожников). В большом зале близко друг к другу стояли койки, на них сидели и лежали приезжие. Там мы прожили два дня. Потом отцу удалось выхлопотать маленькую комнатку в убогом домике барачного типа. Печь топили углем, который получали на угольном складе по талонам. Мы привезли отцу бритву и теплые вещи, и он снова стал похож на человека. Но голод продолжался. Приезжим было совсем туго, а местным легче — они спасались картошкой. Все сажали картошку. Огромное поле от остановки Обсерваторской (теперь Гагарина) до железнодорожной насыпи слева по ходу трамвая было засажено картофелем.
Баню называли санпропускником. Пока люди мылись, их одежду «прожаривали» при повышенной температуре. После мытья одежду получали теплой и сухой.
Когда было холодно, в школе замерзали чернила в чернильницах, встроенных в парту. В конце занятий учительница приносила в класс поднос с маленькими круглыми булочками. Каждый старался быстрее съесть свою и выпрашивал хотя бы маленький кусочек у того, кто еще не съел. Все дети были плохо одеты. Некоторые носили брезентовые ботинки на деревянной подошве. У многих отцы погибли на фронте. Погибли мамин брат, братья отца и три племянника. От голода умерли мамины сестры.
Но постепенно голод начал отступать. В городе появилось большое количество американской свиной тушенки. Она была в золотистых коробочках, больших и маленьких, круглых и продолговатых. Последние открывались ключиком. Признаюсь, ничего вкуснее отродясь не пробовал. Мама из них варила суп на всю семью, а нам оставалось только вылизать банку. В столовых появилась горбуша.
На предприятиях стали выдавать карточки на бесплатные обеды. Для разных категорий сотрудников выдавали карточки разных типов: ДП (дополнительное питание), УДП (усиленное дополнительное питание) и СП2 (специальное питание). Там же распределяли американские подарки для детей. Мне достались шерстяной пиджачок и свитер из верблюжьей шерсти. В нем я мог кататься на коньках весь день и не мерзнуть.

На снимке: курсант В. Сандовский в послевоенные годы.