О ГОЛУБЫХ ВЕЛОСИПЕДАХ, ГОРЬКОЙ ФАСОЛИ И «СУПЕ С ГОЛОВИЗНОЙ»

(из воспоминаний ведущего научного сотрудника ИФМ УрО РАН, кандидата технических наук Юрия Николаевича Акшенцева)
Когда началась война, мне без шести дней было три года. Наша семья — родители, я и младшая сестра жили в станционном поселке Сысерть, сейчас Станционный Полевской. Отец после окончания Уфимского лесного техникума по направлению работал техруком (по-современному почти главный инженер) в леспромхозе и заочно обучался в Архангельской лесной академии.
Мама была из уральской старательской семьи. Ее родители, а мои дед Павел и бабка Софья, жили в Полевском. Дед всю жизнь копался в «горе», был неразговорчивым, тихим, добрым мужиком, характер которого сформировался из специфики его профессии. Всеми делами в доме заправляла властная, хваткая, деловая бабка Софья. Некоторые из этих качеств были свойственны и моей матери. Я не знаю, где и когда эту привлекательную девицу с горностарательской улицы («вертиголовую Зинку», как говорила ее мать бабка Софья) приметил и взял в жены мой отец — дипломированный специалист из интеллигентной учительской семьи, которая не одобрила его выбор.
Тем не менее перед началом войны в семье было уже двое малолетних детей. Благодаря высокому служебному положению отца был материальный достаток, обусловленный хорошим снабжением в те годы работников лесной промышленности. Отец добился, чтобы с него сняли бронь, и ушел на фронт. Мама с нами из квартиры в станционном поселке переехала в дом родителей в Полевском и стала работать инспектором горфинотдела.
Старательский промысел в те годы то разрешали, то запрещали. Дед по этой части был не у дел и устроился сторожем в промкомбинат охранять на лесосеках дрова. Бабка не работала. То есть на двух работающих в семье оказалось четыре иждивенца: бабка, я с сестрой полутора лет и моя тетка-сирота двенадцати лет. Бабка воспитывала племянницу после того, как ее отец, один из руководителей строящегося Челябинского тракторного завода, застрелился в кабинете во время репрессий, а мать скончалась раньше из-за болезни.
За все время войны мы, дети, не были сыты, но и не голодали. Я ходил в приличный детский сад. До сих пор помню аромат «супа с головизной», заправленного фаршем из потрошков. Конечно, хотелось чего-нибудь вкусненького, необычного и побольше. Однажды, возвращаясь из детсада, я повстречал взрослого знакомого парня. Он лакомился бобами фасоли. Очень захотелось попробовать фасоль, и я стал ее выпрашивать. Бобами он меня угостил своеобразным способом — бросал их в грязную лужу, а я их вылавливал и съедал. У меня случилось сильное отравление с высокой температурой. Организм не выдержал таких испытаний, и несколько недель я болел.
Запомнились и радостные случаи. Расскажу об одном из них. Мой детсад примыкал к артистической эстраде летнего сада. Пол эстрады был высоко поднят над землей, а толстые лиственницы пронизывали пол и крышу. Во время прогулок мы с ребятами залезали под эстраду и там играли. В один из таких дней мы с другом около ствола лиственницы обнаружили мешки. Испугались, убежали и сообщили об этом воспитательнице. Через какое-то время в детсад пришел чиновник или милиционер. Всех построили, он сказал, что мы герои, так как помогли найти украденные вещи, потрепал нам чубы и вручил какие-то подарки. Еще долгое время мы чувствовали себя героями.
Жить более-менее сносно помогало подсобное хозяйство. У деда было два огорода: при доме и дальний. На первом выращивали все овощи, на дальнем — только картофель. Огород при доме был на крутом склоне. На межах валуны, земля на грядах с мелкими камешками, как пух. Бабка сажала высокоурожайную розовую картошку в виде плоских торпедок, копала ее деревянной лопаткой, стоя на коленях, не касаясь клубней руками. Изумительный аромат издавала эта картошка, сваренная в чугунке в русской печи. Сколько потом не искал, не смог я найти такого сорта для своего дачного огорода.
Всю войну родители держали корову, кур и, по-моему, овец. Покос был далеко, на него ходили с ночевкой. Нас с сестрой оставляли дома под присмотром соседей.
Бабка в работе была неистовой. Дома, в огороде, на покосе у нее все кипело и вертелось. И не пытайся отлынивать! Как только начинался ягодно-грибной сезон, она с такими же бойкими бабульками не возвращалась из леса, пока не наберет полную корзину лесных даров. На сбор земляники, без возражений, чаще всего таскала меня. У нее были намоленные места, где земляника росла крупной в траве. Как же меня в этой траве кусали, жалили, лезли в глаза и уши разные твари. Приходилось все это терпеть и ждать, пока не наполнится ягодами бабушкино бездонное лукошко. С тех пор я в упор не признаю такое занятие, как сбор лесной земляники.
Жить стало труднее, когда в середине войны умер дед. Случилось это неожиданно. В очередной выход на лесосеку для охраны дров он взял с собой и меня. Была глубокая весна, много солнца, на лесных полянах большие проталины. Дед сделал вертикальный желобок на стволе березы, из бересты носик, поставил под него пенек с туеском и наказал следить, как он будет наполняться соком. Я и следил. Сам же исчезал на какое-то время, совершая обходы лесосек. После окончания дежурства, возвращаясь домой и не дойдя 1,5–2 км до поселка, дед сел на пенек отдохнуть, а затем повалился на землю. У него случился обширный инсульт с потерей речи и параличом. Меня подобрали возвращающиеся с делянок поселковые. Деда не телеге увезли в больницу, где он через несколько дней умер.
Все житейские заботы теперь легли на женские плечи. Мама в свои 25–27 лет после работы за полночь засиживалась за швейной машиной. Девчонкой ее обучили кройке и шитью. Шила женскую одежду. Расплачивались натурой: продуктами, дровами, сеном. Продали два взрослых велосипеда. Родители до войны увлекались велосипедной ездой. Велосипеды хранились в малухе, старом доме деда. Я их разглядывал с благоговением. Поражали светло-голубые рамы и черно-белые надписи на них, которые, разумеется, мною не могли быть прочитаны. В начале пятидесятых годов, когда отца после окончания высших лесных курсов под Москвой направили работать в республику Каракалпакия министром лесного хозяйства, я увидел подобный велосипед у друга-одноклассника, по отрывочным сведениям, члена семьи одного из ленинских сподвижников. Велосипеды были известной немецкой фирмы «Diamant», стоили они очень дорого.
За год до окончания войны нас в доме осталось четверо. Племянница окончила школу и поступила на экономический факультет УПИ им. С.М. Кирова. Несмотря на военные и послевоенные трудности, выучилась, получила диплом, стала главным экономистом-плановиком Новосибирского авиационного завода.
Смутно представляю, как переживали мама и бабушка, когда после Победы отец не вернулся с фронта. Он был командиром батареи, немного не дошел до Берлина, так как его часть развернули в Чехословакию. Освобождал Прагу, а потом его перебросили в Карпаты.
Наконец, осенью 45-го года, темным, дождливым вечером раздался стук в оконное стекло. Мать перестала шить, подошла к окну, отдернула занавеску, пригляделась, вскрикнула и осела на пол. Прибежала бабка, прильнула к окну, запричитала, начала креститься и славить Бога, подхватила мать, и вместе они бросились во двор. Через некоторое время они появились в избе зареванные, повиснув на незнакомом для меня мужчине в военной форме. Он, как мог, их успокаивал. Потом он увидел меня и сестру. Бросился нас обнимать, целовать, тискать.
И только тогда я понял, что это мой отец вернулся с войны. Вернулся живой.