Определение Герцена, или 200-летний юбилей как вызов

 

Наше обсуждение по истечении юбилейного года интересно хотя бы тем, что позволяет оглядеться и оценить происходящее «российское» «на фоне Герцена». Здесь важно учесть контекст «круглой даты». Сказать, будто она стала общественным событием — прикусить себе язык. Политональное — от полного неведения, небрежения и скепсиса до поклонения — отношение к Герцену в этот период стало особенно зримо, поставило вопрос нового прочтения, понимания — определения Герцена. А сам юбилей предстал для российского общества датой, если угодно, «вызывающей», словно оскоминный вопрос «что делать?» приобрел вариацию «что делать с Герценом?».

После его твердого и удобного стояния в советской ценностно-идеологической матрице «русских револю-ционеров-демократов — предшественников Октября», заданной неумолимыми суждениями Ленинской статьи «Памяти Герцена» столетней давности (кстати, юбилейной), сегодня появилась диаметрально противоположная формула. В «герценовском» номере журнал «Огонек» вынес на обложку определение «Диссидент № 1», т. е. родоначальник диссидентского движения от 60-х ХIХ в. до наших дней. И, понятно, почему: 200-летие великого соотечественника совпало с массовыми протестными акциями в Москве в связи со «странностями» последних парламентско-президентских выборов. Конечно, сразу и точнее всего реагирует язык — в русском интернете, вероятно, как эквивалент «Колоколу» появилось выражение «Сетевой Герцен». А далее можно проводить параллели между оппозиционерами прошлых лет и характерными лицами нынешней протестной волны: С. Перовская — К. Собчак, А. Марченко — С. Удальцов, В. Буковский — А. Навальный, — как это делает журнал. Ему вторит на You Tube В. Новодворская — «Нужен новый Герцен». Приехали! Вот и юбилей, вот и ответ на поставленный вопрос. Казалось бы, хрестоматийный символ борьбы с самодержавием становится символом противостояния сложившемуся образу новой российской государственности. Очевидно, на таком фоне Герцен выглядит фигурой неудобной, даже опасной, потому не вписывается в официальный идеологический мейнстрим. Такой Герцен (и Герцен вообще) нам не нужен: эмигрант, оппозиционер, Лондон… лишние ассоциации. Наверное, примерно так рассуждал и Александр II, сначала держа в Зимнем «Колокол» за настольную книгу, а после начала реформ 1861 г., читая «колокольную» критику их непоследовательности и не введя свободу слова, закрыл возможность возвращения Герцена в Россию. История вернулась — полюса сошлись. 

А что между ними, скажем, в профессиональном сообществе? Любопытное наблюдение из недавнего личного опыта. Предложив на своей кафедре философии в конце минувшего года заманчивый проект обновить зависевшуюся с советского времени галерею великих философов прошлого, которая в русской части, естественно, включала и Герцена, я на вопрос «кого сохранить, кого добавить?» получил 7 голосов «за» Герцена и 8 — «против». Профессиональное сознание (на уровне одной кафедры) раскололось, оно — в неопределенности. Чуть-чуть большинство предпочло вывести трудноопределимую фигуру Герцена «за скобки», в некую «ничейную зону». Кто вы, Александр Иванович? — спрашивает возможный отвечающий. Философ? — не философ; материалист? — не материалист; атеист? — не атеист; писатель? — не писатель; западник? — не западник; либерал? — не либерал, радикал? — не радикал, и т.д. Все привычные определения не срабатывают. 

Так что же, наконец, делать с Герценом? Ставить о нем спектакль! Такой неожиданный ответ — «бывают странные сближенья» — пришел с «туманного Альбиона». И существенно, что он имеет не политическое, а эстетическое и художественное разрешение. Так еще до «круглой даты» — и это самое интересное — произошло, на мой взгляд, главное событие герценовской Одиссеи наших дней. В 2002 году живой классик современной словесности, английский драматург Том Стоппард закончил огромную трехчастную пьесу «Берег утопии» (Путешествие. Кораблекрушение. Спасение / Выброшенные на берег) с немалым числом персонажей русской жизни и истории Х1Х века. Персонажей известных и скрытых историей, мужчинах и женщинах, ищущих счастья, верящих в идеалы, связанных семейными и родственными узами, симпатиями, изгнанием и эмиграцией, чувствами и страстями, надеждами и разочарованиями. Среди них — М. Бакунин, В. Белинский, П. Чаадаев, И. Тургенев, Н. Станкевич, Т. Грановский, Н. Чернышевский, И. Аксаков, К. Маркс, Н. Огарев, две Наталии — Захарьина-Герцен и Огарева-Тучкова, многие другие. В центре такого сплетения — Александр Герцен, убежденный, сомневающийся, размышляющий, страдающий, живой человек. Слово «утопия» в названии имеет двойное наполнение: это не столько область социальных/социалистических проектов и прожектов, сколько экзистенциально-антропологическое устройство, связанное с естественной человеческой настроенностью увидеть идеал в жизни, соединить их в органике личного счастья и общественного блага. И как в таком путешествии без «кораблекрушений»!? — Метафора, подсказанная фактом гибели матери и глухонемого сына Герцена в Средиземноморье. Такова головная тема Герцена и трагичность его пути у Стоппарда. Этим он и привлек разномастную аудиторию.

После двух лет подготовки на сцене Российского Молодежного театра (реж. Алексей Бородин) в 2007 г. состоялась московская премьера пьесы. Небывалая постановка из 3-х спектаклей в течение дня, каждый из которых имеет свою драматургию, целостность и может смотреться отдельно, поставленная в классической стилистике, имела большой резонанс, разнообразную прессу, получила немало театральных и других премий. Была дважды, в 2011 и 2012 гг., показана на телеканале «Культура», когда, заметим, основные российские телеканалы прошли мимо фигуры великого соотечественника, одной головокружительной биографии которого хватило бы не на один сериал. 

...Зал полон, «ложи блещут», в них много молодых и просто известных лиц. Вот в камеру попадает лицо жены уже бывшего президента. Возможно, и «первые лица» недалеко, все-таки интересуются Герценом? Смотрел же не раз «отец народов» и «эффективный менеджер» булгаковские «Дни Турбиных» (прежде чем их «прикрыть»).

«Русская тема» в творчестве драматурга — вещь не случайная, имеющая свои корни: ранее были сюрреалистическое «Травести» (1975) с мотивами пребывания Ленина в Швейцарии и «До-ре-ми-фа-соль-ля-си-Ты-свободы-попроси» (1978) с аллюзиями советского диссидентского движения. В одном из многочисленных интервью российским изданиям Стоппард, в частности, вспоминает книгу британского философа Исайи Берлина «Русские мыслители» (с главой о Герцене), которая открыла современному англоязычному читателю русскую философию и тиражи которой возросли в связи с двумя первыми — в Лондоне и Нью-Йорке — премьерами его пьесы. И делает знаменательное признание: «Каждый британский интеллектуал пьет из источника русской культуры».

Так произошло современное «возвращение Герцена» на Родину — через Англию. Как говорил легендарный Бендер, «заграница нам поможет». И помогла. Герцен вернулся не в амплуа борца с режимом, «пламенного революционера» и т.п. Стоппард своей пьесой как бы «обнулил» идеологические сражения вокруг этого имени на отечественной почве, возвратил «нашего героя» в ткань повседневности, обратившись к неизвестным, частным страницам его биографии. В итоге увидел масштаб личности-Личности, что наиболее впечатляет в образе автора его главной книги «Былое и думы», который созвучен принципу личности-Персоны у Бердяева, если вспоминать философскую автобиографию «Самопознание». Вот он, Герцен — свободное «лицо» (любимое его слово), «русский человек на rendez-vous». С Европой, своим Отечеством, собственной жизнью.