Чему и как учит школа?

Этот вопрос был вынесен в тему заседания круглого стола Института человека, прошедшего в УрГЭУ 26 октября. Открывая его, академик В.А. Черешнев говорил о единстве системы образования и науки при историческом запаздывании именно среднего образования: Петр Первый создал Академию, университет и гимназию, но если первый элемент этой триады существует уже почти 300 лет, то университет пережил второе рождение в конце XVIII века, а система среднего образования в России сложилась в окончательном виде лишь в 1870–1880-е гг. Насколько остро воспринимается эта проблема современным российским обществом, можно судить по количеству поправок в проект закона об образовании: их подано уже около 20 тысяч; можно сказать, что ни один законопроект не вызвал столь пристального обсуждения в обществе.

Павел Владимирович Креков, первый заместитель министра общего и профессионального образования Свердловской области, констатировал, что проблема образования — комплексная, и отнюдь не сводится к усвоению конкретных знаний; в первую очередь она должна формировать ценностные ориентиры. Какие бы недостатки общество ни находило в реформируемой системе образования, и в первую очередь — в системе единого государственного экзамена (ЕГЭ), у нее есть важнейшее достоинство: появилась система внешней экспертизы. Положение, при котором школа сначала дает ученику образование, а затем сама себе выставляет за это оценку, было ненормальным с любой точки зрения. Разумеется, и система ЕГЭ нуждается в дальнейшем совершенствовании; в частности, сейчас министерство отрабатывает модель устного элемента ЕГЭ. Дело министерства — создавать механизмы работы школы, но главным является вопрос, ответ на который должно дать общество. Это вопрос: «зачем мы учим школьника»? От ответа на него зависит, как именно учить в школе.

Писатель В.П. Лукьянин в своем обстоятельном докладе отметил, что состояние отечественного образования — третья по остроте проблема после коррупции и ЖКХ, если судить по результатам опросов. По общему мнению, процесс реформирования школы можно определить только словом «деградация». Да, за последние годы удалось улучшить материальную базу средней школы, но одновременно стали очевидными снижение качества образования (в частности, практической грамотности выпускников) и его коммерциализация. Причины же лежат в первую очередь в политике нашего государства и в связанном с этим нежеланием чиновников от образования прислушиваться к требованиям общественности. Не стоит демонизировать фигуру экс-министра Фурсенко, он лишь точно выполнял волю властной элиты. Фактически направления реформирования школы сводятся к трем пунктам: 1) превращение системы народного просвещения в сферу услуг (вложил деньги — получил образовательную услугу; не вложил или не воспользовался услугой — извините); 2) ограничение качества этой услуги формированием квалифицированного потребителя (на одной из встреч с молодежным активом «Единой России» на озере Селигер Фурсенко прямо озвучил эту задачу, подчеркнув, что ни о каком воспитании «человека-творца» речи не идет); 3) ЕГЭ максимально формализовало процесс обучения и практически разорвало связь между учителем и учеником, на которой, в частности, строилась мотивация классического образования. Более того, ранняя профессионализация, на которую нацелена современная школа, ни в коем случае не способствует формированию гармоничной, полноценной личности.

Во многом соглашаясь с предыдущим выступлением, директор департамента философии Института социальных и политических наук УрФУ доктор философских наук А.В. Перцев обратил внимание собравшихся на то, что за постсоветское время кардинально изменилась не только школа, но и молодежь — тот «материал», с которым работают школа и вуз. Вторжение «визуальной культуры» привело к резкому сужению круга абстрактного мышления, последним оплотом которого в школе остается математика. В целом с переводом школьного обучения в ранг образовательных услуг школа стала напоминать караоке: пришел, заплатил деньги, спел под фонограмму, никого не слушая («а кого слушать? Учителей? Они мне расскажут, какой айфон выбрать?»), автомат поставил баллы, вывел на экран «вы хорошо спели!» и выдал диплом. По мнению Александра Владимировича, централизация и стандартизация школы, доведенные до крайней степени, способны убить образование.

Доктор педагогических наук А.С. Белкин, сославшись на свою многолетнюю практику, успокоил собравшихся: мы в средней школе проходили и политехнизацию, и комплексные уроки, и программированное обучение, и еще много разных новаций… и ЕГЭ переживем. Главное — не забывать, что учитель служит в школе, а не работает, потому что сама профессия предполагает служение народному просвещению.

Доктор ветеринарных наук, профессор УрГСХА Л.И. Дроздова обратила внимание на неприятную особенность ЕГЭ: ориентация на сдачу экзамена в виде письменного заполнения кодированных форм существенно ослабила внимание школы к лабораторным работам, абитуриенты приходят вообще без какого-либо навыка устного ответа; но уж если устный ответ должен сочетаться хотя бы с  практическим показом — дело и вовсе плохо. Но много ли найдется специальностей, которым можно обучить, ни разу не потребовав демонстрации практических навыков? 

Обсуждение докладов и выступлений шло достаточно заинтересованно: ведь большая часть собравшихся так или иначе связана с высшей школой и не понаслышке представляет себе проблемы образования. Конечно, особое внимание было уделено альтернативам ЕГЭ: вспоминали и про западный опыт, где в одних странах вступительный экзамен вначале принимается онлайн по очень схожему с ЕГЭ списку вопросов, а затем завершается устным собеседованием, причем абитуриент должен предоставить рекомендации (если студент не оправдает надежд, рекомендовавшее его лицо будет несколько лет игнорироваться при приеме); в других принимают всех желающих вообще, но отчисляют после первой сессии, оставив 120% от будущего выпуска на следующие отчисления; в третьих первый курс обучения платный, второй бесплатный, с третьего начинают платить стипендию и т.д. В целом участники сошлись на том, что проблемы образования — лишь отражение проблем общества. Поскольку социум не может сформулировать потребность ни в глобальном смысле (какого человека мы хотим получить), ни в конкретном (номенклатура специальностей), он тем самым позволяет государственно-бюрократическому аппарату экспериментировать над нами, создавая видимость успешной деятельности по управлению этим социальным институтом. Как справедливо было замечено, сам термин «постсоветское общество» негативен и характеризует наши базовые ценности как остатки чего-то, существовавшего ранее, — иными словами, что-то вроде помойного ведра. Увы, идеалы нового светлого будущего нельзя выдумать из головы; во всяком случае, до сих пор самые красивые из подобных проектов заканчивались очень печально…

А. ЯКУБОВСКИЙ