Академик Е.Н. АВРОРИН: «ПОТЕНЦИАЛ АТОМНОГО КОМПЛЕКСА ДАЛЕКО НЕ ИСЧЕРПАН»

— По документам да, но в реальности только наполовину. Я родился в 1932 году, до войны мы жили в Ленинграде, но отец почти все время проводил в Заполярье, в Хибинах, в ботаническом саду, которым руководил и который теперь носит его имя. Мама была почвоведом, она тоже там работала, и каждое лето мы проводили за Полярным кругом, в городе Кировске Мурманской области. Потом началась война, эвакуация, прошедшая в сложных путешествиях. Сначала была Калининская область, дальше — Данилов в Ярославской области, где я пошел в школу, позже переехали в Сыктывкар, а в 43-м — снова в Мурманскую область, там и жили до окончания войны. Во время блокады в наш ленинградский дом попал снаряд, поэтому возвращаться особо было некуда. Моя старшая сестра Ирина, которой уже пришла пора учиться, поступила в Ленинградский университет, а я через три года стал студентом того же вуза.

— Так и есть. Дело в том, что поступал я на отделение строения вещества, ориентированное на атомный проект, но через год начались какие-то пертурбации в высшем образовании, и его закрыли. Студентов стали перераспределять по разным подразделениям, а нашу группу, ни о чем особенно не спрашивая, перевели в университет в Харькове. Там я проучился полгода, и там мне не понравилось: откровенно говоря, слишком чувствовалась разница в уровне преподавания после хороших ленинградских лекторов. И я перебрался в МГУ. Неслучайно про свое образование я говорю, что, с учетом путешествий в эвакуации, прошел через семь школ и три университета.    

— В МГУ был традиционно сильный преподавательский состав. А диплом я делал в ФИАНе (знаменитый Физический институт Академии наук — А.П.), в отделе будущего нобелевского лауреата Виталия Лазаревича Гинзбурга. Моим непосредственным руководителем был Ефим Самойлович Фрадкин, впоследствии академик, а тогда, по-моему, даже еще не доктор наук — также очень крупный ученый. Он довольно много сделал для атомного проекта, а потом занимался главным образом фундаментальной физикой. По результатам нашей с ним работы было опубликовано целых две научных статьи в солидных изданиях, одна — в «Докладах Академии наук».

— Конечно. Этого хотел и Ефим Самойлович. Но тут вмешался Средмаш (Министерство среднего машиностроения СССР, отвечавшее за атомный проект — А.П.). Дело в том, что студентом я получал повышенную средмашевскую стипендию, а это были приличные деньги. В отличие от однокурсников, подрабатывать мне не приходилось. Ну, и поскольку это накладывало обязательства, в аспирантуру меня не отпустили и направили в Саров, в единственный тогда ядерно-оружейный центр страны. Так я попал в отдел Андрея Дмитриевича Сахарова, а непосредственным моим руководителем был Юрий Александрович Романов.

— Ну, революцией я бы это не назвал. Очень важную роль в развитии атомного оружия сыграла, как ее назвали, «сахаровская слойка», впервые испытанная в 1953 году. А поворотным моментом стало уже упомянутое испытание в 1955-м так называемой двухстадийной атомной бомбы на принципе обжатия термоядерного горючего. В ее создание на последнем этапе свой вклад внес и я, хотя и не слишком большой: к моему приезду в Саров основное было сделано. Тем не менее, вместе с моими руководителями Юрием Александровичем Романовым и Юрием Николаевичем Бабаевым я попал в число авторов отчета по «изделию» и получил свой первый орден — Трудового Красного знамени. А еще, фактически в качестве поощрения, нас всех, участвовавших в работе, пригласили на испытание. Причем молодым физикам-теоретикам дали место ближе всех к взрыву — начальство находилось несколько дальше. 

— Нас разместили на холме, откуда все было прекрасно видно. Расстелили большой брезент, и мы на этом брезенте лежали — стоять было нельзя,  могло «снести» ударной волной. Смотрели на взрыв через кусочки закопченного стекла — для обычного зрения свечение было слишком ярким. Есть выражение — «ярче тысячи солнц». Не знаю насчет тысяч, но для невооруженного глаза такой блеск нестерпим. А через стекло — нормально видно. 

Вначале стал формироваться огненный шар — настоящий, круглый, потом от выделения огромной энергии он превратился в восходящий столб горячего воздуха, втягивающий в себя пыль. И постепенно образовался атомный гриб — как он выглядит, теперь знает каждый по опубликованным фотографиям.

Дальше наше атомное оружие делалось именно по этой схеме. Конечно, были сделаны огромные усовершенствования — оно стало гораздо мощнее, миниатюрнее, изменились другие параметры (кстати, то первое изделие на вооружение не пошло в силу своей громоздкости), но принцип был проверен именно тогда.

— Ваш первый орден вам ведь вручали не в Сарове, а уже на Урале, в молодом городе, который тогда назывался, кажется, Касли-2, позже — Челябинск-70, а теперь Снежинск…    

— Да, к тому времени от саровского центра отпочковался второй институт — тогда НИИ-1011 в Челябинской области. И я с первым «эшелоном» переехал туда — опять же по приглашению Юрия Александровича Романова. Там началась работа под руководством Кирилла Ивановича Щелкина — первого научного руководителя и главного конструктора института, и Дмитрия Ефимовича Васильева, его первого директора. Надо сказать, что с первыми руководителями нам необычайно повезло. Это были сильные личности, высокие профессионалы и очень хорошие люди. Мы всегда с удовольствием вспоминаем те годы — не только как годы нашей молодости. Нас объединяли чрезвычайно интересные задачи и очень хорошая атмосфера. К тому же нам обеспечили прекрасный быт, снабжение, высокие зарплаты. Может быть, по нынешним временам это выглядит скромно, но на фоне всей страны, при тогдашних потребностях это был уровень. Прибавьте сюда необыкновенную красоту здешней природы. Озеро Сунгуль, куда мы приехали, — один из красивейших уголков Урала.

В таких условиях началась очень дружная работа, и в результате первые настоящие водородные бомбы были сделаны именно в нашем институте. Они встали на вооружение, а вскоре, когда Королев сделал свою знаменитую ракету Р-7, на нее пошло наше водородное снаряжение.

Одновременно с разработкой ядерных зарядов уже тогда я занялся другими научными проблемами. Так, в 1957 году на Новой  Земле мы провели успешный физический опыт с использованием энергии ядерного взрыва. Это было очень интересно. Для того чтобы разбираться в процессах, происходящих в термоядерном оружии, надо было знать свойства веществ при давлении в миллиарды атмосфер и температуре в несколько десятков миллионов градусов. О параметрах взаимодействия ядерного излучения с веществом в этих условиях тогда ничего не  было известно. Рассчитать теоретически, смоделировать такое невозможно, нужен только опыт, то есть взрыв. Идея опыта принадлежала Якову Борисовичу Зельдовичу и впервые ее попытались  осуществить в Сарове, но неудачно: отказала вся система диагностики. Наш эксперимент, после анализа неудачи, получился и дал богатый материал по этим проблемам. На этом материале я защитил кандидатскую диссертацию.

— Вопросам термоядерной детонации и термоядерного горения. Ими мы начали заниматься под руководством будущего академика Льва Петровича Феоктистова и опять же поставили специализированный опыт. Там также были получены очень интересные результаты, которые использовались непосредственно при конструировании термоядерных зарядов.     

— Позже уже под вашим руководством была  решена одна из самых сложных в этой области задач — созданы заряды с минимальной остаточной радиацией для мирных ядерных взрывов. Если можно, расскажите об этом поподробней…      

— Когда мы разобрались с проблемами термоядерного горения и детонации, стало ясно, что можно делать термоядерные заряды гораздо более «чистые», то есть получать энергию, которая совсем не дает радиоактивных продуктов или дает их очень мало. Задачу решал большой коллектив, я отвечал лишь за некоторые участки. Очень важно было создать атомный заряд минимальной мощности, способный поджечь термоядерную реакцию — такую атомную «спичку» для термоядерного горючего. Основная заслуга здесь принадлежит нашему сотруднику Юрию Сергеевичу Вахрамееву. Затем нужно было придумать нечто вроде бересты — «растопку», чтобы горение началось. Это мы делали параллельно с Саровым, и тут Саров нас обошел: у них «растопка» получилась лучше. А вот «термоядерными дровами» в основном занимался я. Были приняты меры, чтобы не возникало никакой дополнительной радиоактивности, потому что при термоядерном взрыве появляются нейтроны и активируют многие вещества, становящиеся радиоактивными. Тут тоже пришлось немало поработать. В результате был получен рекордный по чистоте заряд: более 98 % энергии выделялось за счет термоядерного горения. Американцы также занимались этой задачей, но у нас получилось чище.

— По-настоящему широкое — нет. В конце концов наверху решили, что последствия могут быть не слишком хорошими. А вначале планировалось, что таким способом можно будет делать искусственные гавани, прокладывать каналы, вести огромные вскрышные работы различных месторождений — например, знаменитого медного месторождения на Удокане. Идеей мирных атомных взрывов был одержим легендарный министр Средмаша Ефим Павлович Славский. Мало того. С их помощью предполагали осуществлять переброс северных рек в бассейн Волги, был даже проведен эксперимент с каналом «Печора — Колва», прошедший — может быть, к счастью — не очень удачно. Поэтому проект был заброшен.

— Ядерные взрывы в мирных целях, безусловно, применимы — конечно, не самые большие. Сегодня можно получать мощность взрыва в сотни миллионов тонн; для сравнения, наш заряд, о котором мы говорили, «давал» 150 килотонн тротилового эквивалента. Хорошее применение нашли меньшие заряды, можно было бы испытывать их и дальше. Так, перспективным направлением в этом смысле оказалась сейсморазведка. По территории Советского Союза было пройдено несколько профилей, на которых с помощью взрывов добывались данные о глубинном строении Земли, и геофизики говорят, что это им очень помогло. До сих пор «работает» атомный взрыв на Соликамском химическом комбинате. Там очень вредные отходы, и сначала их просто сливали в открытую водную сеть. Потом с помощью ядерного взрыва на большой  глубине была создана обширная зона «трещиноватости». Прошло уже около сорока лет, и до сих пор отходы можно направлять туда — там они никому не вредят. И, наконец, вполне успешный опыт дробления руды был в Апатитах, вблизи моего родного города Кировска. В горе с красивым названием Куэльпор произвели атомный взрыв. Был раздроблен «рудный» куб с ребром в 50 метров — руда оказалась совершенно чистой, пригодной к использованию. Безусловно, совершенствовать эти технологии мешают прежде всего политические причины. 

— На международном уровне мы занимались прежде всего ядерным разоружением — когда в нашей сфере начались контакты с американцами. В эту работу было включено множество специалистов из Снежинска, Сарова, американских ядерных лабораторий. В нашу компетенцию входили вопросы типа: если заключить договор об уничтожении ядерных зарядов, как это проконтролировать? Большое внимание уделялось проблемам нераспространения: рассматривались вероятные пути появления нового ядерного оружия и возможности создания препятствий на этих путях. В итоге были созданы очень мощные системы учета, контроля и охраны ядерных материалов.

— Увы, барьеров недостаточно. Прежде всего, потому, что ядерное оружие в наши дни — «оружие бедняков», в отличие от гораздо более дорогой и сложной ядерной энергетики. Это вначале было невероятно трудно его создавать, а сегодня, когда все пути практически известны, чтобы стать ядерной державой, достаточно быть сколько-нибудь развитым государством со скромными ресурсами. Даже урановых месторождений не нужно — в таких масштабах необходимые материалы можно получать из морской воды, и это не будет слишком затратно.  Нужно только политическое решение. Неслучайно столь разные по размерам, политическому устройству и уровню развития страны, как Израиль, Индия, Пакистан, Северная Корея уже пополнили «ядерный клуб». К тому же за время гонки вооружений ее лидеры накопили такое количество ядерных боеприпасов, которое может несколько раз уничтожить нашу планету, а это уже за пределами здравого смысла. И с этой точки зрения запрет на ядерные испытания разумен. Тем не менее с позиций научного работника атомные взрывы остаются прекрасным инструментом исследований, причем мы научились пользоваться им достаточно безопасно. А в ряде случаев они просто незаменимы для человечества.  В конце концов это до сих пор самый мощный источник энергии. А если взять такую проблему, как астероидная опасность, ядерное оружие — единственный способ ей противостоять. Никакой другой силы не хватит, чтобы в случае необходимости разрушить или столкнуть с траектории угрожающий Земле крупный астероид.

— На самом деле это было просто использование наших технологических возможностей. Идея была не наша — ученых ЦЕРНа, а вот реальный детектор разрабатывали наши конструкторы, технологи, выдержав международную конкуренцию. Изготовлен он на нашем опытном производстве и теперь исправно функционирует.

— То есть таким образом был «всего лишь» подтвержден уровень квалификации ваших специалистов, культуры производства. Хорошее подтверждение! Значит, этот уровень, вопреки разговорам, за девяностые годы не упал?  

— Надеюсь, что нет. Если говорить об общем уровне. А в частности…  Конечно, после распада СССР наша отрасль понесла огромные потери. Сложившаяся в Советском Союзе система разработки и производства ядерного оружия была очень наукоемкой и, я бы сказал, тонкой. Фактически мы получали комплектующие — материалы, приборы — со всего Союза. Эти связи сильно разрушены, качество комплектующих упало. Отменена военная приемка продукции, что с моей точки зрения, тоже было ошибкой. Многие важнейшие для нас производства вообще оказались вне России — на Украине, в ряде стран Средней Азии, в Прибалтике, других местах. Особенно чувствительна потеря Казахстана — во-первых, там мы лишились Семипалатинского полигона, а во-вторых, Усть- Каменогорского комбината, производившего много специальных материалов. Понятно, что это уже не вернуть, и теперь система возрождается в другой форме. 

Что касается кадров — к сожалению, с некоторых пор в институт стало приходить мало способной молодежи. Несомненно, большой вред нанесли «пропагандисты» рыночной экономики с призывами идти в менеджеры, юристы и экономисты, а в «технари» не идти, хотя на самом деле именно технологии определяют прогресс. Сыграла роль и огромная разница в зарплатах. Исходя из нее способный молодой человек, даже со специальностью «теоретическая физика», все равно оказывался в банке — хорошие головы нужны везде. Либо другой вариант — уезжал за границу. По крайней мере, так было еще совсем недавно. К счастью, в последнее время ситуация несколько улучшилась, талантливые ребята появляются снова. Видимо, пик спада мы прошли. Будем надеяться на новый подъем. В любом случае потенциал нашего атомного комплекса, его уральской части далеко не исчерпан.

Фото С. НОВИКОВА