ВОЕННЫЙ СВЕРДЛОВСК НАТАЛОЧКИ И ЕЕ ДРУЗЕЙ

Мне было полтора года, когда началась война. До войны мы жили хорошо. Папа — Рыжиков Дмитрий Васильевич — работал в Институте геологии и гидрогеологии Уральского Филиала Академии Наук СССР (сейчас УрО РАН). Этот институт располагался недалеко от Главпочтамта. Насколько я помню, папа был заведующим лабораторией гидрогеологии. Кроме того, он был начальником бокситовых разработок в Североуральске. Бокситы — это алюминиевая руда. Поэтому папа не был призван на фронт. Мама, Антонина Александровна, не работала.

До моего рождения у моих родителей был сын Вовочка, но он умер в самом начале 1939 года. В декабре появилась я, очень желанная, любимая. Меня называли исключительно Наталочкой, и не только родители, но и все во дворе.

Война застала меня с мамой в деревне Дубровка Калининской области, в 30 км от Вышнего Волочка. В этой деревне родилась моя мама. Ее отец, Воробьев Александр Кондратьевич, был председателем колхоза. После объявления войны мы очень долго добирались домой. Ехали в товарном вагоне, на полу — сено. Все люди вповалку. Навстречу шли бесконечные поезда с солдатами. Наш паровоз изредка пропускали, в основном он стоял на запасных путях.

Меня одевали во все мальчиковое, оставшееся от старшего брата. Во дворе взрослые часто спрашивали: «Мальчик, как тебя зовут?». Я с гордостью отвечала: «Я Наталочка, девочка!». В августе 1942 года родился брат. Его опять назвали Вовочкой. Он родился очень маленький, весь сморщенный, как старичок. Но выжил, и сейчас большой и здоровый. В то время уже ввели карточки. Если папе полагалась полная карточка, то детям — половина, а маме — только четверть.

Мы очень голодали. Сколько я себя помню, мы все время собирали по газонам лебеду. Однажды к маме подошла женщина и спросила: «Неужели у вас до сих пор сохранилась коза?» Мама, показав на нас рукой, ответила: «Вот мои козлятки». А папа говорил: «Тонечка, ну неужели ты не могла набрать побольше травки?!». Лебеда очень уваривалась. Мне повезло, еще до войны я познала вкус настоящего хлеба. А братик с удовольствием поедал лебеду, лучшей пищи он не знал.

Двор у нас был маленький. Все друг друга знали. Двухэтажный дом на улице Розы Люксембург, 18 стоит и сейчас. Наша двухкомнатная квартира располагалась на втором этаже. Окна — на уровне дороги. В них были видны только пятки прохожих. Квартира без всяких удобств. Между комнатами стояла высокая блестящая черная печь — голландка. Ее топил папа вечером — на ночь, когда приходил с работы. На кухне стояла обычная печь с двумя конфорками. На ней мама готовила еду. Стояла большая бочка, мама на коромыслах носила с колонки в нее воду.

Во дворе были еще дети. Ближе, чем с другими, мы дружили с Толей Пранцуз. Он был года на 2–3 старше меня. Его комната была отделена от нашей квартиры только всегда запертой дверью. Отец у него погиб в самом начале войны. Мама работала в больнице. И он оставался дома один. Мне кажется, мама кормила его только один раз в день, вечером, когда приходила с работы. Она что-то жарила на рыбьем жире, и его запах хорошо чувствовался в нашей квартире.

На первом этаже еще жили Алик и Юра Аюповы. Алик был такого же возраста, как и Толя, а Юра постарше. Он был очень длинный и очень тощий, оборванный. Братья лазили по всяким ямам, вокруг мусорной кучи, общественного туалета, и рвал крапиву. Их отца тоже не призвали в армию, или он рано демобилизовался. Он запомнился мне сгорбленным маленьким стариком. Вся в заботах и в работе, все на своих плечах вынесла их мать. Заходить к ним в комнату было неприятно — как-то темно и грязно. Но они всегда встречали с улыбкой и даже предлагали с ними откушать вареной крапивы. Отец и Юра умерли вскоре после войны.

Военнопленные немцы булыжником выкладывали мостовую по улице Р. Люксембург. Отдыхали и обедали в газонах. У Толика был русско-немецкий словарь. Благодаря этому словарю мы могли немного переговариваться и подружились с военнопленными, особенно с одним. Он часто доставал из нагрудного кармана фотокарточку с изображением его с женой и двумя детьми и что-то долго рассказывал о них. А потом меня и Толика подкармливал кашей и хлебом. Мне он казался самым добрым и ласковым человеком. Военнопленным картошку не давали. Они иногда ходили по дворам и выменивали хлеб на картошку. Но у нас и картошки-то было очень мало. Из очисток мама пекла котлетки. Съедали все, что можно было съесть.

У нас был огород там, где сейчас «Современник». На месте нашего института был лес. Для посадки картошки использовали только верхнюю часть клубня. А саму картофелину съедали. Сажали также картофельные ростки. Уже позже родители удивлялись: урожай картошки был достаточно хорошим, просто площадь под огород была небольшая. Помимо картошки всегда была маленькая грядка гороха, а также грядки с морковкой и турнепсом.

А летом каждый год мы ездили в деревню к дедушке. Хотя это и была Калининская область, но немцы здесь не побывали. Дом стоял целый. У деда постоянно была корова, конечно, не всегда одна и та же, но ее всегда звали Дочкой, и она всегда была белая с черными пятнами. Бабушка Лена была парализована на одну сторону: одна рука была привязана, она волочила ногу и ходила с палочкой. И вот этой палочкой она сбивала нам с братом яблоки. Они были кислыми, но нам нравились. Дедушка каждый год катал нам валенки. Их набивали грушами. Тогда они были безумно жесткими и совершенно несъедобными. Но когда приходила зима, мама доставала валенки, и груши были очень сладкими.

Рядом в старом заброшенном доме жили беженцы из оккупированной немцами Белоруссии: мама с двумя детьми. Девочку моего возраста звали Людой. Они жили очень бедно, ни коровы, ни кур. Ели тюрю: это вода с растительным маслом и крошками хлеба. Меня угощали, и мне очень нравилась эта тюря. С Людой мы ходили за грибами, вставали очень рано, вместе с коровами, и бежали в лес. Грибов набирали много, я там и научилась их распознавать и до сих пор люблю ходить за грибами. Мама сушила грибы в печи, и мы увозили их домой угостить папу. Мама Люды работала на ферме, доила колхозных коров. Она приносила домой жмых — подкормку для коров, то, что остается от подсолнечных семечек после отжима масла. Люда с братом с таким удовольствием ели этот жмых, что, глядя на них, я с братом тоже с аппетитом ела его. Моя мама, конечно, угощала их ватрушками, но накормить их она не могла, поэтому я утаскивала из дома ватрушки и обменивала их на очень вкусный жмых.

В 1944 г. папа защитил кандидатскую диссертацию. Сразу после войны я пошла в школу. Мама сшила мне красивое голубое платье. На кокетке были вышиты белые цветы. Я чувствовала себя очень нарядной. Когда я пошла во второй класс, уже ввели школьные формы: коричневое платье и черный фартук.