АНДРЕЙ ПОНИЗОВКИН. ТРИ ЗВЕЗДЫ НАД КАРТОФЕЛЬНЫМ ПОЛЕМ

Три звезды сошлись над зачатием и рождением крахмало-химической империи купцов Понизовкиных. Первая — переменчивая и вечно манящая звезда свободы, в данном случае избавления от крепостничества (1861), между прочим, воссиявшая над Российской империей раньше, чем появился главный записной документ демократии — Конституция США (1865). Правда, свет этой звезды, при всей отдаленности наших стран и несхожести их климатов и культур, и там и там упал как-то неравномерно, не прямо и не до конца. В России, например, по манифесту «О Всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей и об устройстве их быта» за наделы землицы крестьяне должны были горбатиться на барщине или платить оброк еще сорок девять лет (откуда эта странная некруглая цифра?). А так называемую дворню вообще освободили без земли и без гроша, то есть дали пинка на голодную смерть. Права же американских негров были ограничены аж до пятидесятых годов двадцатого века. Как верно было замечено, «освобождение от рабства еще не означало равенства с бывшими рабовладельцами». В общем, своеобразная такая воля-волюшка — что-то типа победы социализма в СССР: полная, но не окончательная. И все-таки это был шаг вперед, и для некоторых — головокружительно многообещающий.

Второй стала звезда картофелеводства. Краем уха я слышал, что всходила она долго и непросто, но даже слегка копнув тему, поразился, насколько этот процесс был труден и мучителен. Вообразить себе жизнь без лифтов, цветных телевизоров и «фольксвагенов» мы, люди, закаленные спартанским советским бытом, еще способны, но без картофана — никогда. А ведь это кошмарное время было всего-то двести с небольшим лет назад! По легенде, первый мешок картошки на развод Петр I прислал из Голландии в Петербург в конце XVII века, но, похоже, тогда он так и сгнил невостребованным. Да и по самой Европе этот клубнеплод, которому поклонялись индейцы Перу, называвшие его «папа» и измерявшие длительностью его приготовления время, рассеялся не вдруг и не сразу. Привезенный в XVI веке с американского континента в Испанию, там он благодаря красоте цветения ботвы прижился даже на клумбах. Быстро оценили его в Швейцарии и Италии, откуда и пошло современное название подземного овоща, восходящее к латинскому terratuber («буквально — «земляная шишка»), преобразованному в tartufolo (трюфель) и преломленное потом через немецкий языковой риф в kartoffel. А вот для германского уха это слово, похожее на жуткое сочетание «kraft» и «teuflisch» — почти что «дьявольская сила», продолжительное время звучало не слишком приветливо. Дело в том, что картофельные новаторы, навязывая крестьянам новую сельхозкультуру, не всегда объясняли, как ее готовить, и люди попросту травились сырыми клубнями. B итоге за освоение картофеля немцы заплатили не только массовыми отравлениями. Пишут, что в 1651 году король Пруссии Фридрих Вильгельм I издал указ, по которому всем, кто не хотел разводить картошку, следовало рубить носы и уши. И население, поглядев на упертых безносых и безухих, быстренько научилось сажать, окучивать, жарить и варить. Не думаю, что Фридрих Вильгельм таким образом искренне хотел улучшить благосостояние периодически голодавшего населения. Как и всякий властитель, первым делом он думал о сохранении своей власти, а для этого подданные элементарно не должны были вымереть. Потому что народ без короля еще как-то представить можно, но король без народа — полная чушь. Аналогичными соображениями, скорей всего, руководствовался и русский император Николай I, который после сильного неурожая хлебов и голода 1839 года принял решительные меры по насаждению картошки во всех губерниях. Решительные настолько, что в теперешнем Красноярском крае, например, за отказ от насаждения высылали на каторгу. Консервативные массы, называвшие клубнеплоды «чертовым яблоком» и «плодом блудниц» (провокаторы и враги всего нового упорно распространяли слух, будто первый куст картофеля вырос на могиле распутной дочери мифического царя Мамерса), поначалу всячески сопротивлялись, устраивая жестоко подавляемые картофельные бунты. Однако насаждение осуществлялось не только кнутом, но и пряником. Передовиков власть премировала деньгами и даже медалями: серебряными и золотыми. Огромную роль в пропаганде картофельного дела сыграл офицер, писатель, первый русский агроном и рыцарь клубня Андрей Тимофеевич Болотов (1738–1833), которому в Тульской области установлен заслуженный монумент. В итоге к пятидесятым — шестидесятым годам XIX века клубнеплод в России реально стал вторым, а иногда и первым хлебом. Причем Ярославская земля оказалась одним из самых благоприятных мест для его возделывания. Пока из Ирландии к американским берегам отплывали сотни кораблей, набитых жаждущими — пусть даже и в качестве рабов — спастись от Великого голода, случившегося на изумрудном острове от тотальной картофельной болезни фитофторы в 1845–1849 годах, поля Ярославии покрывались все новыми и новыми посевами «земляной шишки». По статистике за весь XIX век в Ярославской губернии ее неурожай случился лишь однажды, в 1888 году, из-за плохой погоды, и никаких вам зловредных болезней. И кто знает: а вдруг картофелезависимые ирландцы предпочли бы тогда эти края кандалам Нового Света, будь у них соответствующая информация и логистика?

Наконец, третье светило, с нарастающей силой жарящее без разбора всех и вся, — научно-технический прогресс. На сей раз лучи его высветили новые чудесные свойства клубнеплода «картофель». Выяснилось, что это не только мощное средство утоления голода, но и жажды, а также источник сырья для огромного числа развивающихся производств с немереными перспективами. Мало того, что из него научились гнать вино, причем, по дошедшим до нас сведениям, отменное, и очень жаль, что подлинный секрет его, как и верескового меда на Британских островах, практически утрачен. Клубнеплод оказался еще и крахмалистым! Меньше, правда, чем кукуруза и тем более рис, но их в центральной Руси тогда знать не знали, а до хрущевской сельскохозяйственной оттепели было очень далеко. Тогда как белый мучнистый порошок (название от немецких «kraft» — «сила» и «mehl» — «мука») все в больших количествах требовался ткачихам для отбеливания холстов, текстильщикам и кулинарам, поскольку без киселя и пресловутых накрахмаленных воротничков общество уже себя не мыслило, а также для изготовления фарфора. Добывать же его из картошки и сегодня может даже ребенок, не выходя из дома. Почистил клубенек, потер на крупной терке, залил водичкой в какой-нибудь мисочке, подождал, когда на дне забелеет осадок, высушил — и получай готовый продукт, «сильную муку». Но и это еще не все. В 1811 году российский (хотя и не вполне русский) академик и директор Главной аптеки Петербурга Константин Кирхгоф (1764–1833), испытывая крахмал как заменитель камеди (это такая древесная слизь) при получении фарфора, впервые установил, что «сильная мука» при кипячении ее с разбавленной серной кислотой превращается в глюкозу. Тем самым он заложил основы одного из первых промышленных каталитических процессов — добычи патоки. Другими словами, Константин Сигизмундович Кирхгоф открыл, что если крахмал и кислоту в определенной пропорции и нужное время поварить — получается еще и чудесный сироп, при добавлении которого карамельная конфета, главный предмет вожделений тогдашних сладкоежек, становится в разы вкусней и к тому же не слипается намертво с оберточной бумажкой.

Короче, невзрачная на первый взгляд земляная шишка при внимательном рассмотрении таила в себе огромный внутренний потенциал и оказалась для Ярославской губернии, и не только, настоящим клондайком. С огородов ее посевы все чаще перемещались на поля, обретая промышленный масштаб. В обиход постепенно входила механизация — тяпки, сохи, косули, а потом и плуги-окучники, всевозможные картофелекопатели и сажатели. Как грибы, росли терочные и крахмало-паточные заводики.

И прапрадеды мои братья Понизовкины, особенно старший — Никита Петрович, стечением означенных светил воспользовались по полной и сверх того. Тупо сажать, окучивать и копать они бросили еще будучи крепостными, поскольку, по оценкам специалистов, первыми догадались, что превращать картофель в сырой или сухой крахмал куда доходней, нежели его выращивать, а варить патоку из картофельной муки намного выгоднее, чем клубнеплоды перетирать. Похоже, их расправляющее деловые крылья и мозги сословие оказалось куда смышленей и шустрей своих обленившихся бывших хозяев. Неслучайно в один прекрасный момент «предприимчивые ярославские крестьяне полностью вытеснили помещиков из картофелепаточного дела», как пишет современый историк. Но Понизовкин-старший в этом деле был намного, намного первее остальных. Новаторство его превосходило все мыслимые пределы. Шутка сказать — еще в 1865 году, когда большинство его коллег по ремеслу маялось с ручными терками, а продвинутой техникой считался конный привод с парой лошадиных сил, в цеху у моего двоюродного прапрадеда уже вовсю пыхтел крутейший гаджет — паровая машина, заменявшая целых восемь коняг! Это все равно, что в наши дни рулить на джипе между «Жигулей» и весело оглядываться на соседей по трассе: «А ну-ка, догони!»

Бизнес Никиты Понизовкина рос с невероятной силой. Сладчайшая патока отменного сорта с его предприятий текла рекой, крахмальный порошок отгружался тоннами и продавался с колес. Следуя тезису Михайлы Ломоносова «Широко простирает химия руки свои в дела человеческие», (который Никита вряд ли где-то вычитал, поскольку в университетах не обучался, зато нутром чуял, как прав был народный академик), уже в 1849 году мой предок открыл к тому же мини-завод, где «производились купоросное масло, купоросы зеленый и синий, кислота соляная, нашатырный спирт, ярь медянка, соль глауберова и другие вещества». Притом, что большинство крестьян тогда и слов-то таких не слыхивали. Очевидно, что он был подлинным инноватором!