Академик К.Н. ТРУБЕЦКОЙ: «ГОРЖУСЬ ПРИЗНАНИЕМ ГОРНЫХ НАУК»

— Вряд ли стоит повторять, что я горд и счастлив этим лауреатством. Но, в отличие от других (а их немало), я никогда не знал и не думал, что удостоюсь столь высокой чести. И не имел ни малейшего понятия, кто, как и из кого меня выбирал. Просто в один прекрасный день раздался телефонный звонок, и прозвучало первое поздравление от академика Г.А. Месяца. Лишь потом я узнал, что к премии меня представляли самые авторитетные коллеги. Насколько мне известно, примерно то же происходит и с Нобелевской премией, хотя по горным наукам ее не дают. То есть, не в обиду другим, получается, что Демидовская — самая справедливая, самая чистая и честная из наших профессиональных наград.

— Да, но так случилось, что до меня представителей этой сферы в списке демидовских лауреатов не было — ни в девятнадцатом, ни в двадцатом и двадцать первом веках. Стать первым — тоже большая честь. Дело в том, что горные науки официально признаны в нашей АН только в 1975 году, то есть как самостоятельная сфера фундаментального знания они очень молоды. До этого из наук о Земле в Академии были представлены, как шутили специалисты, только три «г»: геология, геохимия и геофизика. И еще в начале двадцатого века очень видные исследователи считали, что все имеющее отношение к добыче полезных ископаемых — это прежде всего экономика, инженерия, и не больше. Только с возникновением новых возможностей, с комплексным привлечением математики, тех же геофизики, геологии, геохимии  стало возможным говорить о самостоятельной горной науке — сначала внутри Академии, когда появилось четвертое «г» и свое отделение. Внешнее признание, включая мировое, наша область получила в последние сорок лет. Поэтому оценка ее достижений наградой такого уровня, как Демидовская — предмет особой гордости всех моих коллег.

— У нас принципиально разные предметы исследований. Геологи изучают недра Земли, или то, что создано природой. А горняки — недра Земли, изменяемые человеком. Там, где нет горных работ, шахт, карьеров, скважин, — нет горной науки. Там, где они есть или планируются,  начинается наша «епархия». Причем не секрет, что человечество не раз и не два вмешивалось в недра не очень удачно, и наша задача — понять и придумать, как делать это максимально эффективно, безопасно и безвредно, как исправить ошибки прошлого и даже извлечь из них пользу.

— Мое отношение к семейным корням в самом деле неоднозначно. С одной стороны,  я горжусь, что мой отец принадлежал к знаменитому дворянскому роду Трубецких, и где-то на генетическом уровне это остается. С другой стороны, мы воспитывались в советское время, совершенно на других ценностях, и говорить о прямой «преемственности крови», если быть до конца честным, в нашем случае — большое преувеличение. 

— Отца помню хорошо, несмотря на то, что когда я с ним расстался, шел 1941 год и мне было восемь лет. Разумеется, никаких мировоззренческих разговоров со мной в моем возрасте отец вести не мог, ничего не могу сказать и о его отношении к дворянским корням, но я знаю, что он был убежденным коммунистом. Очень уважала советскую власть и моя мама Александра Федоровна. Такое было время, люди были преданы идеалам революции.

Отца арестовали в самом начале войны, в июле 1941 года, по доносу за недостатки в организации военных перевозок, обвинили в антисоветском заговоре. На железных дорогах была неразбериха, эшелоны бомбили, а виноват оказался начальник управления военных сообщений. Расстреляли его 23 февраля 1942 года, в любимый им день Советской армии, которой он отдал столько сил. Но мы об этом узнали через долгие годы. 

— Как семью «врага народа», нас — маму и четверых детей — отправили в ссылку, в Сухобузимский район Красноярского края. Жили в бараке с огромным количеством клопов. В неполных девять лет я вынужден был работать. Так проходило мое военное ссыльное детство.

— Скорее, вынужденный. Вообще-то я мечтал быть учителем математики, и если бы не ссылка, поступал на математический. Но в моем положении пришлось принять другое решение. Летом 1949 года, после окончания семилетки в Красноярске я сдал экзамены в Горно-металлургический техникум, в котором обещали подъемные и хорошую стипендию. Поступил, а потом оказалось, что техникум входит в систему МВД и находится в Норильске.

В надежде на подъемные в Норильск мы, голодные первокурсники, приехали не к первому сентября, а в июле. Но денег нам не заплатили, пришлось искать заработок. Но сама учеба была интересной, насыщенной. Преподавали академики, профессора, отличные инженеры-практики — в основном из заключенных и ссыльных. Занятия опять же приходилось совмещать с работой, но оставалось время для спорта, самодеятельности. Техникум окончил с отличием.  

— Туда я попал тоже случайно. В заполярном Норильске очень хотелось тепла, солнца, и я мечтал продолжить учебу на Кавказе. Но заявок оттуда не поступало, и как отличник, имеющий право выбора, я добровольно распределился в Дальстрой СССР в надежде попасть в Магаданскую область, в Сусуманское рудоуправление, где, как мне представлялось, есть нормальный лес и река. Но и там места мне не нашлось, и я оказался на оловорудных приисках Чукотки, работал там горным мастером, начальником промывочных приборов. Потом перебрался в Красноярск, устроился в институт «Сибцветметпроект», быстро дорос там до начальника гидроизыскательского отряда. А дальше, после реабилитации отца, мы вернулись в Москву, нам выделили квартиру. Я поступил в  Московский институт цветных металлов и золота, который тоже окончил с отличием — помог северный опыт.

— Уже в 1961 году, после окончания вуза, будучи молодым сотрудником Института информации цветной металлургии, я написал свою первую обобщающую статью по горному делу и отнес ее академику, ректору московского Горного института В.В. Ржевскому. Впоследствии Владимир Васильевич стал не просто одним из моих учителей, но и другом.

В институте, сообразно моему опыту в цветной металлургии, мне сразу же поручили заняться только что открытым Горевским свинцово-цинковым месторождением, которое находится под рекой Ангарой и по всем параметрам подлежало отработке комбинированным — подземным и открытым — способом. Тогда я и начал изучать проблему комплексного освоения недр, предложения по этому поводу академика А.Е. Ферсмана, других выдающихся исследователей. Выяснилось, что именно Ферсман впервые заговорил о возможностях не только комплексного извлечения из Земли различных компонентов минеральных веществ, но и применения разных технологий. Осуществить эти идеи ему не удалось, и о них забыли. Продолжили их развивать, и продолжили очень продуктивно академики Михаил Иванович Агошков и Николай Васильевич Мельников, ставшие моими главными учителями в науке.

На примере Горевского месторождения я написал кандидатскую диссертацию по созданию научных основ комбинированной отработки таких залежей, где представил новый по тем временам метод определения границ между открытыми и подземными работами. Новизна его состояла и в том, что он позволял дать правильную экономическую оценку такого подхода к добыче ископаемых — с учетом не только эксплуатационных, но и капитальных затрат, с расчетом вложений по годам и их изменения в зависимости от глубины разработки. Метод получил распространение, был успешно опробован на Дальнем Востоке, на Урале, в других регионах.

— Критерий конкретных действий — экономика, а в геотехнологиях, в связи с их масштабами — особенно. Создавая геотехнологию, ее обязательно нужно оценить — иначе она не станет промышленной. Другое дело, что способы оценки могут быть разной сложности. Раньше они были грубее, примитивней, но постепенно включали в себя все новые и новые компоненты: не только собственно финансовые потоки, но и новые данные из инженерии, геологии, геохимии, геофизики, все больше и больше —  экологическую составляющую. Оптимально соединить и научно обосновать все это, придать огромному количеству параметров, условий, рисков «правильную» дееспособную форму и есть задачи горных наук, которые сегодня по определению междисциплинарны. 

— Школа формировалась десятилетиями, расширялась, и, поскольку она начиналась в СССР, имеет две главных ветви: российскую и казахстанскую. Казахстан, богатый полезными ископаемыми, был советской республикой, и там у меня много талантливых учеников: два доктора, десятки кандидатов наук. Немало их в Кыргызстане, Армении, но основная часть, конечно, у нас, в России. Это хороший задел на будущее, предмет особой моей гордости. 

— Во-первых, это теория целенаправленного формирования техногенных месторождений с заданными параметрами и характеристиками для последующего извлечения всех геологических ресурсов. Во-вторых — написана и издана монография «Горные науки. Освоение и сохранение недр Земли» получившая всемирную известность (ак. К.Н. Трубецкой — ее научный руководитель и один из основных авторов — Ред.). В ней  обоснована высшая, с моей точки зрения, форма комплексного освоения недр и новое научное направление — управляемое ресурсовоспроизводство. Впервые экспериментально идея апробирована на месторождениях Курской магнитной аномалии, на Лебединском ГОКе, когда вскрышные породы с больших глубин специально размещались на верхних горизонтах выработанного карьера, чтобы использовать их в будущем. Прежде такие породы беспорядочно складировались в отвалы, считались ненужными и загромождали местность, а тут совершенно реально из них получили огромное количество мела. Подобный опыт планировалось распространить на торфодобычу Литвы, другие регионы, но СССР распался, и многое осталось незавершенным. В то время как такой подход в горном деле наиболее экономичен, экологичен и перспективен. Сегодня мы имеем все инструменты, чтобы добывать различные полезные ископаемые без потерь, эффективно использовать все, что сопутствует процессу добычи. Другое дело — это требует интеллектуальных затрат, вложений в высокие технологии.

— Вопрос очень сложный. Сегодня владельцы таких производств нередко находятся от них далеко — или в Москве, или вообще за границей, и не очень хорошо представляют, что происходит на  месте. А у генеральных директоров на внедрение ноу-хау не хватает прав. В этом смысле ситуация даже труднее, чем в СССР. Но мы всячески пытаемся заинтересовать производственников нашими предложениями. 

— На самом деле речь идет о превращении наших многолетних разработок в коммерческий продукт. Смысл его в том, чтобы автосамосвалы, экскаваторы, погрузчики, бульдозеры, буровые станки на горных предприятиях начали работать либо совсем без присутствия человека, либо, с его минимальным участием. Не секрет, что такой труд связан с рисками, большими нагрузками, вредностью. Один опытный образец уже сделан, прошло второе испытание. В Белоруссии, с которой у нас заключен договор, 130-тонный самосвал БЕЛАЗ, пусть пока на полигоне, уже работал без водителя. Правда, загружал его пока обычный экскаватор с машинистом, но перемещался по дорогам и разгружался он самостоятельно. Постепенно так должна действовать вся горная техника, причем возможны разные варианты: например, автоматизация для отдаленных северных условий, где есть ценные ископаемые, но нет жилья и применяется вахтовый метод, неудобный и для людей, и для экономики, или полная роботизация на расстоянии до тысячи километров до определенного пункта, где сидит человек и управляет всем процессом. 

— Безусловно возможно. Правда, на мировом рынке у нас есть серьезные конкуренты по разработке таких систем: японская фирма «Камацу» и американская «Катерпиллер». Сегодня они несколько опережают нас, поскольку все связано с деньгами, а у них их неизмеримо больше. Но остается некоторый шанс, как говорится, догнать и даже перегнать. Помочь должен сколковский проект, который мы «пробивали» два года и по которому в обязательном порядке привлекаются средства бизнеса. По моим подсчетам, наши роботизированные машины реально должны заработать в 2017–2018 году. Не исключено, что придут они и на Урал. Конечно, пока это очень дорогие вещи для очень сложных условий. Но это мировой тренд, будущее всего горного дела, горной науки. И без академического участия ее развитие невозможно.