«…бессмысленно, бездарно, беспросветно,
Светло, летуче ветрено, свежо…»
Да, мы знаем со школьной скамьи: подлинная поэзия — чудо несокрушимой внутренней гармонии. Но ведь и без искры (или пружины?) постоянного внутреннего противоречия ей не жить. Поэт — как тот щегол, восхитивший некогда Осипа Мандельштама: «в обе стороны он смотрит». Одновременно. А видит при этом даже более того: всю сферу доступного в соприкосновении универсума. И, главное, читая стихи, эту особую целостность — даже цельность — восприятия перенимаем и мы. Сквозь условности обыденных привычек нашего слуха к нам пробивается музыка стихов, удерживающая строчки на лету и на плаву, поясняющая то, что упускает рассудочный ум. «Послезавтра от «да» называется «смерть» — /Земляника цветет, дети ящериц ловят руками…» — стихи, свободно граничащие с прозаическим повествованием, обращенные к простейшим житейским законам, к самой жизни. Или, формально, вдохновленные литературным или историческим сюжетом, звучностью иноземных имен. Но, подчеркиваю, формально. Содержание «формы» — все равно самое что ни на есть личное. Так — в стихах Ларисы Сониной, способной не «вжиться», но, пожалуй, найти себя — в другом, сказать свое — от иного лица, иного времени. Это не актерство, а скорее чувство универсальности, восприменимости вечных чувств и ситуаций, вечных категорий — и поиск наиболее точного воплощения «на бумаге». Всегда — подспудное знание того, что
…на вневременной реке
Колышется такое слово,
Что, кажется проговорить
Его — равно, что выиграть удачу…
Настоящий художник — вечный ученик, то есть, разумеется, «слово» так и останется непроизнесенным. Но удача — проведать о нем, слышать его эхо в повседневном многоголосье и — дать услышать и нам.
Е. ИЗВАРИНА
* * *
Если бы кто-то здесь произнес имена
Женевьева, Жильберта или даже Ута, Улита, Прага,
чтобы удлинилось мерцание зимнего дня
на длину неспешного птичьего шага,