Юбилей Победы

Во вступительном слове академик Виктор Руденко (ИФиП УрО РАН), отметил, что в связи с усилившимся процессом становления новых идентичностей в современном мире повсеместно происходит переоценка устоявшихся исторических представлений. Активными акторами этого процесса являются органы государственной власти, устанавливающие нормативные параметры политики национальной памяти, и ряд общественных организаций, реализующих эту политику (институты национальной памяти и др.). Поэтому проблемы политики памяти должны быть в фокусе внимания научного гуманитарного сообщества. Однако эти исследования, в том числе посвященные переосмыслению событий и итогов Второй мировой войны, не должны стимулировать противостояние в обществе, а быть нацелены на его консолидацию.

Мне было полтора года, когда началась война. До войны мы жили хорошо. Папа — Рыжиков Дмитрий Васильевич — работал в Институте геологии и гидрогеологии Уральского Филиала Академии Наук СССР (сейчас УрО РАН). Этот институт располагался недалеко от Главпочтамта. Насколько я помню, папа был заведующим лабораторией гидрогеологии. Кроме того, он был начальником бокситовых разработок в Североуральске. Бокситы — это алюминиевая руда. Поэтому папа не был призван на фронт. Мама, Антонина Александровна, не работала.

До моего рождения у моих родителей был сын Вовочка, но он умер в самом начале 1939 года. В декабре появилась я, очень желанная, любимая. Меня называли исключительно Наталочкой, и не только родители, но и все во дворе.

Война застала меня с мамой в деревне Дубровка Калининской области, в 30 км от Вышнего Волочка. В этой деревне родилась моя мама. Ее отец, Воробьев Александр Кондратьевич, был председателем колхоза. После объявления войны мы очень долго добирались домой. Ехали в товарном вагоне, на полу — сено. Все люди вповалку. Навстречу шли бесконечные поезда с солдатами. Наш паровоз изредка пропускали, в основном он стоял на запасных путях.

Меня одевали во все мальчиковое, оставшееся от старшего брата. Во дворе взрослые часто спрашивали: «Мальчик, как тебя зовут?». Я с гордостью отвечала: «Я Наталочка, девочка!». В августе 1942 года родился брат. Его опять назвали Вовочкой. Он родился очень маленький, весь сморщенный, как старичок. Но выжил, и сейчас большой и здоровый. В то время уже ввели карточки. Если папе полагалась полная карточка, то детям — половина, а маме — только четверть.

Мы очень голодали. Сколько я себя помню, мы все время собирали по газонам лебеду. Однажды к маме подошла женщина и спросила: «Неужели у вас до сих пор сохранилась коза?» Мама, показав на нас рукой, ответила: «Вот мои козлятки». А папа говорил: «Тонечка, ну неужели ты не могла набрать побольше травки?!». Лебеда очень уваривалась. Мне повезло, еще до войны я познала вкус настоящего хлеба. А братик с удовольствием поедал лебеду, лучшей пищи он не знал.

Мои первые детские воспоминания, хотя и довольно смутные, относятся ко времени, когда мне было год или чуть больше. Я сижу на маленьком детском стульчике, скрепленным со столиком и что-то ем. Напротив меня, за большим столом, сидит отец. Он выглядит так, каким я потом видел его на сохранившихся довоенных фотографиях.

Через полгода или год он уйдет добровольцем на фронт, и больше мы его никогда не увидим. Какое-то время от него будут приходить треугольнички солдатских писем. И мы будем посылать ему такие же. Письма отцу будут писать две мои сестры. Мама у нас неграмотная, а я еще слишком мал.

А потом письма с фронта перестанут приходить, потому что отец мой, Реутов Яков Павлович, в марте 1942 года в звании красноармейца сложит свою голову за нашу (в том числе и за мою) свободу и жизнь где-то под Ленинградом. Мы даже не знаем толком, где и когда. Пришло с фронта извещение («похоронка»), что он пропал без вести. Какое-то время мама пыталась выяснять обстоятельства его исчезновения, но умные люди посоветовали ей в этом не упорствовать, поскольку если бы вдруг выяснилось, что он попал в плен, ничего хорошего нашей семье это бы не сулило. Такие были времена. Вечная ему память, и пусть земля ему будет пухом.

С уходом отца на фронт жизнь в нашей семье резко изменилась. Маме пришлось устроиться на работу, а ввиду неграмотности трудиться она могла только разнорабочей. Старшей сестре Наде к тому времени исполнилось пятнадцать лет, и по обычаям военного времени она должна была работать, не окончив и средней школы. Она стала ученицей на одном из оборонных заводов, во множестве эвакуированных из центральных районов страны. Это был завод № 73, и располагался он в подземелье на территории нынешнего УрФУ (УПИ). После войны он превратился в Свердловский инструментальный завод. Работа была связана с изготовлением снарядов для гвардейских минометов «Катюша». Совершив однажды неосторожное движение, Надя капнула напалмом себе на колено. Шрам от ожога остался на всю жизнь.

Великая Отечественная война началась через неделю после того, как мне исполнилось три года. Тогда мы (мама, отец, старшая сестра и я) проживали в Миассе, на Южном Урале. А в июле родилась моя младшая сестренка. Благодаря ее появлению маму освободили от ежедневной работы для фронта (шитье рукавиц и пр.), что должны были выполнять все домохозяйки. Поздними вечерами мама постоянно что-нибудь вязала, чтобы потом продать или обменять на продукты. Отец на работе находился по трое-четверо суток и только ненадолго приходил домой отоспаться. С напилочного завода (в то время единственного в нашей стране), где он трудился, постоянно отправляли продукцию самолетами с замершего зимой городского пруда на все работавшие тогда военные заводы. На фронт отца не взяли — у него была бронь. Поэтому в семье оставалась его зарплата. Из-за этих обстоятельств, наверное, по сравнению с другими нам было легче. К тому же был огород, который в основном и кормил нас.

Мои воспоминания о военном времени состоят из отдельных эпизодов, наиболее ярко запечатленных в детском сознании.

Эвакуация. Первый эпизод — это эвакуация стеклотарного завода, на котором работал отец, из Херсона в Камышин (тогда Сталинградская область). К высокой платформе, на которой стояло заводское оборудование, подгоняли вагоны, и проводилась погрузка. Я не помню, чтобы была какая-то суматоха, видимо, переезд завода был неплохо организован.

Буржуйка в комнатке в Барнауле. Мне было четыре года. Во время Сталинградской битвы матерей с маленькими детьми отправляли вглубь страны, и мама со мной оказалась в Барнауле. Но стеклотарный завод не был эвакуирован, и отец остался с заводом в Камышине. Видимо, была уверенность, что враг не перейдет на левую сторону Волги. К тому же в Камышине нет моста через Волгу. В памяти сохранилась маленькая комната в Барнауле, было холодно, хотя топилась буржуйка, а я ждал маму с работы.

Бомбежка. Потом мы вернулись в Камышин, но тут случилась бомбежка. Жители пятиэтажного дома, в котором мы жили, боялись, что немецкие летчики будут бомбить этот большой дом, и мы убегали в поле, которое было неподалеку.

Табели на этикетках. Помню, что уже в конце войны, когда я учился в первом классе, нам выдавали табели на этикетках. Этикетки были предназначены для наклейки на банки с консервами — это были длинные узкие полоски бумаги, с одной стороны изображены или помидоры, или огурцы, а с другой — отметки за четверть, за год.

Колонны военнопленных. Еще помню, колонны военнопленных идут по улице, мы на них смотрим.

Теплый летний вечер 22 июня 1941 года. Мне семь с половиной лет. Как всегда, в воскресный день наша семья собралась на широкой веранде бабушкиного дома в Пионерском поселке. За большим столом и самоваром, кроме бабушки Марии, сидят ее сын, три дочери с мужьями и восемь внуков. Все мы только что вернулись с прогулки по лесной тропинке около озера Шарташ. Вдруг по радио мы слышим сообщение о нападении фашистской Германии. Началась Великая Отечественная война на долгие четыре года — 1418 дней…

И все изменилось в нашей жизни. Два моих дяди ушли на фронт. Папа, Николай Александрович Драгошанский, был оставлен на Уралмашзаводе, получив бронь как специалист, хорошо знавший кабельное и машинное электрохозяйство большого завода. Он в 1928 году приехал из Москвы на строительство Уралмаша, работал сначала инженером-электриком, затем — заведующим бюро электрооборудования в конструкторском отделе.

На Урал из западных районов страны было эвакуировано более 730 заводов с людьми и оборудованием, к 50 тысячам уралмашевцев прибавилось 40 тысяч эвакуированных. Наша семья из шести человек — родители и четверо сыновей — переместилась в комнату 16 м², предоставив другую комнату в 20 м² четырем семьям «уплотненцев» с Кировского завода из Ленинграда, с Ижорского машиностроительного завода из Колпино, а также из Харькова.